Именины сердца. Разговоры с русской литературой - Захар Прилепин Страница 48

— Знаю, что ты занимаешься журналистикой. Это мешает писательской работе или помогает?

— Очень помогает, ставит мозги на место. Помогает разобраться в том, как устроен мир не в абстрактных моделях, а на конкретной улице.

— А другую периодику, помимо той, где работаешь, ты читаешь, чтоб мозги поставить на место?

— Читаю хаотично. Иногда — «Эксперт». Иногда — сайт «Инопресса». «Огонек» (для него же пишу).

— А с каким чувством смотришь российское ТВ?

— Смотрю — с чувством глубочайшего сожаления, недоумения и отчаяния — новости. Когда диктор, сообщив новость, рассказывает мне, как я должен правильно ее понять — я бешусь, даже если в данном конкретном случае я согласен с «правильной» трактовкой. Все остальное, включая Петросяна, вальсирующих с канала на канал звезд, обаяшек-ментов (где таких подсмотрели?), сериалов в стиле «Безруков — наше все», там смотреть невозможно. Уже даже не раздражает — просто не проходит через сетчатку глаза.

— Чего ждешь от литературы в ближайшем будущем?

— От себя жду новых текстов. (Садись и пиши, негодяй! Скоро интервью перестанут брать!) С удовольствием бы почитал Шишкина: интересно, сможет ли он, удерживая тот же стиль, сказать что-нибудь новое? Прилепина почитал бы: сможет ли он написать что-то без идеологии совсем, без баррикад, задумчивое, рефлексивное. Почитал бы Татьяну Толстую: за «Школой злословия» как-то исчез любимый мною автор.

— Кого из живых классиков уважаешь? С кем знаком? С кем хотел бы пообщаться?

— Уважаю Маканина, с которым знаком, — за исключительную несуетность, самодостаточность и цельность. Бородина — общаясь с ним, понимаешь, что герои не бывают снобами. Юзефовича — за то, что большой мастер, но открыт и щедр в общении. Вообще из писателей пообщался бы с тем же Шишкиным (близок по взглядам), с Лимоновым (совсем по взглядам далек), со всеми яркими людьми, не только литераторами, стоит общаться, когда выпадает случай.

— Твои книги должны что — радовать, огорчать, заставлять думать?

— Мои книги должны возбуждать душу. Возбуждать в ней желание радоваться, огорчаться, думать — жить, в общем. Словом, как порно для стареющего ловеласа: все было, ничто не трогает… и тут — нате-ка. Но это — как должно быть. На одной из встреч с читателями в Ростове меня спросили: почему ваш роман такой скучный? Спрашивал молодой студент. Его я не возбудил.

— А почему ты пишешь, Денис? Что является первопричиной?

— Первична, думаю, невозможность не писать. Для меня писательство — способ проживания жизни. Я — из графоманов. Хотя пишу мало — не успеваю.

— Но литература — это для тебя всерьез? Смертельно?

— Еще как! Так же смертельно, как жизнь, — если живешь и пишешь всерьез. Если развлекаешь и зарабатываешь — ничего, не очень смертельно. Только скучно. Ведь все, что несмертельно, — скучно.

— После получения «Букера» ты легко вошел в число лидеров нового писательского поколения. Конкурентами кого-то воспринимаешь?

— Ну нет, конкурируют сегодня писатели вполне определенного формата — творцы идеологий (не буду называть: все равно кого-нибудь упущу, обижу). И то — конкурируют они за умы той части читателей, которые склонны впадать в идеологию. Я — убежденный сторонник жизни вне партий и манифестов, без идеологии в голове.

— Я у многих своих собеседников спрашиваю: надо ли политикам слушать писателей и журналистов? Что ты скажешь по этому поводу?

— А надо ли писателям говорить что-либо политикам? Не их аудитория. А вот журналистов слушать надо. Если бы слушали и не отстреливали — возможно, меньше было бы бреда в СМИ, а в стране — цинизма.

— Василий Розанов говорил: «Писателей надо пороть». Надо нас пороть? Или забить на нас? Или любить нас при жизни и ставить большие памятники?

— Пороть нас не надо. Может понравиться (нам). И что тогда делать власти? Где взять на всех розог — и постаментов для невинно пострадавших гениев? Мы же специально начнем провоцировать! Подкармливать — иногда надо. А любить… вот я бы, например, не всякому чиновнику позволил себя любить, я разборчивый.

— Первый и на сегодняшний день самый известный твой роман «Русскоговорящий» написан уже пять лет назад. Сегодня он был бы таким же? Или что-то исправил бы?

— Сейчас я уже не написал бы этой книги. Многое переросло внутри. Многое отболело. То была книга неудачника, решившего все изменить. Ну, все и изменилось — я стал лауреатом, вкусил широкой известности в почти широких кругах. Сейчас я как объект писательства неинтересен сам себе. А та книга — это ведь я на 99 процентов.

— Кем бы ты был, если б не писателем?

— Неудачником.

— Вот стал писателем. И о чем теперь мечтаешь?

— Сбросить килограммов десять. Написать хороший роман. И — однажды позвонит какой-нибудь большой-большой режиссер, скажет: «Хочу снять кино по твоей книге». А я ему: «Сколько серий?» А он мне: «Десять. И никакого Безрукова».