На пике века. Исповедь одержимой искусством - Пегги Гуггенхайм Страница 46

Вскоре после переезда Гармана в «Тисовое дерево» я заставила его уйти с поста директора издательства его зятя. В дальней части нашего сада он построил себе домик с одной комнатой, чтобы там писать. Он был слаб здоровьем и нуждался в спокойной жизни, чистом воздухе, физических упражнениях и умеренности в выпивке. Он много писал и интересовался новым обзорным журналом, в редакции которого он принял участие. Потом он начал читать «Капитал» Карла Маркса и погрузился в него на несколько месяцев.

В то время я читала Пруста. Я сидела в кровати под розой Тюдоров, украшавшей мою стену, в шерстяных перчатках и тряслась от холода. Дом пронизывали ужасные сквозняки, дувшие из щелей вокруг потолочных балок. Моя комната была такая большая, что ее невозможно было прогреть. Я завела несколько маленьких масляных грелок, которые носила с собой, когда вставала, одевалась и шла в ванную. Гарману не нравилось, что я читаю Пруста. Он хотел, чтобы я тоже читала Карла Маркса.

Гостиная с огромным камином на первом этаже была постоянно заполнена дымом. Гарман приложил все усилия в попытках изменить это бедственное положение вещей. В конце концов два местных строителя по имени Пикок и Уоллер, построившие домик для Гармана, справились с проблемой дыма, подняв трубу камина на несколько футов и спилив пару веток тиса. После этого Гарман, который обожал строить и ремонтировать дома, заново отделал вторую гостиную. До этого он уже поставил там печь, которая топилась день и ночь. По крайней мере в эту комнату по утрам можно было спуститься в тепло, что было настоящим счастьем. Гарман передвинул стены и замуровал уродливый парадный вход, после чего эта гостиная значительно похорошела. Гарман имел прекрасный вкус и выбрал идеальную мебель и глянцевые ситцевые шторы. Потом он заказал замечательные полки для моих пластинок. Окна гостиной выходили в сад, и летом в них струился сладкий аромат табачного дерева.

Гарман предусмотрел все, кроме одной вещи. При перепланировке дома он случайно замуровал в нем старый дубовый сундук из Венеции, и мы слишком поздно поняли, что его теперь никак не вынести наружу. Он стоит там по сей день, хотя дом уже продали, и, если я захочу вернуть его, мне придется поехать туда и снести стену.

Гарман сделал для меня не только красивый дом, но гравийный теннисный корт, небольшой бассейн и крикетную площадку для Синдбада. Он засеял лужайки травой. Он совершенно преобразил участок и разбил на нем прелестные сады, где посадил все растения, какие только смог добыть.

У нас работал славный садовник по имени Джек, который играл в местной команде по крикету в Питерсфилде. Ему приходилось управляться с двумя моторами, которые снабжали нас водой и электричеством. Примерно в четверти мили от дома у соседского озера стоял сарай с бензиновым насосом. Из-за маленького бака вода доставляла нам неприятности чуть ли не каждый день. Насос постоянно ломался, но Джек умел его чинить. Когда он уезжал в отпуск, я сильно нервничала, и однажды нам пришлось три дня таскать на себе ведра с водой.

Генератор электричества находился в гараже прямо перед домом. Он издавал ужасный стрекот, и его мощности едва хватало на тусклый свет. Только спустя четыре года жизни в этом доме я смогла подключить его к линии электропередач и избавить нас от этих проблем.

В нашу первую зиму в «Тисовом дереве» мы с Гарманом арендовали квартиру в Лондоне в квартале Адельфи вместе с Филлис Джонс. Она только что вернулась из путешествия по Америке, куда она поехала по моему настоянию — ей крайне необходимо было развеяться.

Я редко ездила в Лондон с Гарманом и предпочитала скрываться в «Тисовом дереве», поскольку мне все еще было стыдно, что я предала память Джона. Кроме того, у меня было занятие: я перепечатывала все рукописи Джона, которые мне достались от него по наследству. Я намеревалась издать их. У Хью Кингсмилла осталась целая коллекция его писем, а Дороти хранила ответы на них. Мы решили составить из них книгу. Я не хотела, чтобы Гарман знал, как сильно мои мысли заняты Джоном, и старалась скрывать от него свою работу.

Мы с Гарманом оказались слишком несовместимы, и ситуация становилась все более очевидной и болезненной. Нам нравились разные люди и разные вещи. Он ненавидел, когда я пила, и из какого-то упрямства я пила ему назло, хотя при жизни с Лоуренсом и Джоном, каждый из которых злоупотреблял алкоголем, я редко себе это позволяла. Я без конца сравнивала Гармана с Джоном и даже сказала Гарману, что он утомлял Джона и тот поехал к нему в Лондон только потому, что хотел издать книгу Джуны.

Гарману плохо удавалось писать, и это его расстраивало. Он все больше времени проводил за Карлом Марксом.

Весной к нам на два месяца приехал Синдбад. Лоуренс решил отправить его в английскую школу и сам на первый год переехал вместе с ним, хотя всей душой не любил Англию. Гарман учил Синдбада латыни, а я — английской грамматике.

Приехав, Лоуренс и Кей оставили своих многочисленных дочек в пабе в Саут-Хартинге и отправились в Девон на поиски дома. Синдбаду нужен был теплый климат после недавнего приступа плеврита. В итоге они обосновались в Ситоне и провели там год, не скрывая своего недовольства.

Синдбад подружился с нашим садовником Джеком и ездил смотреть, как тот играет в крикет. С того времени началась его страсть к этой невыносимо скучной игре, и еще много лет Синдбад не мог думать ни о чем другом. Он скоро выучил показатели и имена всех известных игроков и стал большим авторитетом в данном вопросе. Он играл в своей школьной команде. Я не могла разделить его энтузиазм и так никогда и не поняла правил этой игры. Синдбад хорошо играл в теннис и плавал, и коттедж «Тисовое дерево» с его кортом, бассейном и площадкой для крикета был для него идеальным домом.

После полутора лет отношений с Гарманом я начала думать о том, чтобы уйти от него. Я пыталась сделать это несколько раз, но он каждый раз меня возвращал. Я не хотела жить с ним и не хотела жить без него. Он по-прежнему сильно любил меня, хотя я прилагала все усилия, чтобы растоптать его любовь. Не понимаю, как он так долго терпел меня. Один раз я повела себя настолько отвратительно, что он дал мне пощечину, а потом пришел от себя в ужас и разрыдался.

Летом мы повторили свою поездку в Уэльс, а на следующее Рождество полетели в Париж и оттуда поехали в Мартиг к сестре Гармана, которая была замужем за рыбаком. Она мне сразу понравилась. Она была красива, как и остальные сестры Гармана, но несчастна. Она мучилась в безвыходной ситуации, в которую сама себя загнала. Судя по всему, она хотела расстаться со своим мужем. Это был большой, неотесанный, красивый, похожий на шведа рыбак, страдавший комплексом неполноценности из-за того, что женился на девушке из другого класса. Хелен, его жена, не могла уйти от него из-за ребенка, которого они оба обожали. Они жили очень просто, и ей приходилось тяжело работать, потому что одного дохода от рыбной ловли им не хватало на жизнь.

На обратном пути мы задержались в Париже. Гарман хотел встретиться с Дороти Дадли, которая переводила книгу о Муссолини для его фирмы, где он все еще работал консультантом. Тогда мы впервые встретили Галу Дали. Она была подругой Мэри; при всей своей красоте она была настолько вычурна, что не вызывала симпатии. Гармана впечатлил вкус Мэри, и он нашел ее новый дом в Монсури необычайно изысканным. Я не увидела в нем ничего особенного, хотя, конечно, Гарман был прав.