Бог не любовь. Как религия все отравляет - Кристофер Хитченс Страница 44

А ведь с самого начала имелась альтернатива, а именно светская платформа Неру и Раджагопалачари, которые были готовы выторговать у британцев обещание послевоенной независимости в обмен на союз Индии и Великобритании против фашизма. Именно Неру, а не Ганди, все-таки привел свою страну к независимости, пусть даже и ужасной ценой раздела. На протяжении десятилетий светские и левые активисты Британии и Индии единым фронтом выступали за освобождение Индии и в конце концов одержали победу. Не было никакой необходимости привлекать к борьбе за независимость религиозного обскурантиста, который лишь затормозил и извратил ее. Дело было выиграно без этого допущения.

Каждый день приходится жалеть, что с нами больше нет Мартина Лютера Кинга. Американской политике явно не хватает его авторитета и мудрости. Что до Махатмы, убитого фанатиком-индуистом за недостаток набожности, я жалею лишь о том, что смерть помешала ему увидеть горькие плоды своих усилий (и с облегчением вспоминаю, что она не дала ему воплотить в жизнь его вздорную прядильную программу).

Утверждение, что религия делает людей лучше, а общество цивилизованней, обычно идет в ход в последнюю очередь, когда других аргументов не осталось. Нам как будто говорят: хорошо, мы не будем настаивать на Исходе (к примеру) и непорочном зачатии. Не будем настаивать даже на распятии и «ночном полете» из Мекки в Иерусалим. Но что стало бы с людьми, если бы не было веры? Разве не погрязли бы они в эгоизме и вседозволенности? Разве не прав был Честертон, когда сказал, что, перестав верить в бога, люди не теряют веру вовсе — они просто начинают верить во все подряд?

Начнем с того, что добродетельность верующего никак не доказывает истинности его веры. Допустим, чисто теоретически, что я вел бы себя великодушней, если бы верил в рождение Будды из разреза в бедре его матери. Но в таком случае у моего великодушия было бы довольно зыбкое основание. Следуя той же логике, если один буддийский монах прикарманивает все подношения, которые оставляет в храме простой народ, я не стану утверждать, что буддизм дискредитирован. Кроме того, мы забываем, до какой степени все это дело случая. С тысячами религий, которые могли зародиться в пустыне, случилось то же, что с миллионами потенциальных биологических видов: лишь одна ветвь случайно уцелела и разрослась. После древнееврейских мутаций, уже в ее христианском виде, эту ветвь принял на вооружение император Константин из политических соображений. Он сделал ее государственной религией, а из множества бессвязных и противоречивых книг постепенно получился единый канон, который можно было насаждать. Что до ислама, он стал идеологией головокружительных завоеваний и удачливых правителей и, в свою очередь, обзавелся каноном, имевшим силу закона во всех исламских владениях. Одно-два поражения (как могло случиться с Линкольном при Энтитеме) — и мы, жители Запада, никогда не стали бы заложниками деревенских склок, бушевавших в Иудее и Аравии еще до появления первых серьезных летописей. Мы могли стать адептами совсем другой веры — быть может, веры индусов, ацтеков или Конфуция, — но и тогда нам говорили бы, что истинность нашей веры не так уж важна, коль скоро она помогает учить детей отличать добро от зла. Иными словами, вера в бога — один из знаков готовности верить во все подряд. Неверие в бога, напротив, вовсе не означает неверия ни во что.

Однажды я смотрел дискуссию профессора Альфреда Айера, автора знаменитой книги «Язык, истина и логика» и выдающегося гуманиста, с неким епископом Батлером. Вел дискуссию философ Брайан Маги. Обмен мнениями протекал в довольно вежливой форме, пока Айер не заметил, что не видит никаких оснований верить в какого-либо бога. Услышав это, епископ сказал: «Но тогда я не понимаю, что мешает вашему полному моральному разложению». В ответ на это «Фредди», как называли Айер друзья, изменил своей привычной обходительности и воскликнул: «Это, извините, совершенно возмутительная инсинуация!» Надо сказать, что Фредди совершенно точно нарушил большинство синайских заповедей, касающихся сексуального поведения. Он, в некотором роде, даже славился этим. Но в то же время он был великолепным преподавателем и любящим отцом, а значительную часть досуга посвящал борьбе за права человека и свободу слова. Назвать его жизнь безнравственной значило изрядно погрешить против истины.

Из множества авторов, иначе иллюстрирующих то же самое, я выбрал Ивлина Во. Он исповедовал одну веру с епископом Батлером, а в прозе своей всячески демонстрировал действие божьей милости. В его романе «Возвращение в Брайдсхед» есть одно меткое наблюдение. Главных героев, Себастиана Флайта и Чарлза Райдера (первый принадлежит к старинному католическому роду), навещает отец Фиппс, полагающий, что все молодые люди должны страстно любить крикет. Убедившись в обратном, он смотрит на Чарлза «с выражением невинного изумления, какое я позже встречал у религиозных людей, не понимающих, как можно подвергать себя опасностям этого мира и в то же время отказываться от его утешений».

Вернемся к вопросу епископа Батлера. Не признавался ли он в своей наивности, что сам, освободившись от пут религии, избрал бы «полное моральное разложение»? Разумеется, хотелось бы верить, что это не так. Но немало эмпирических свидетельств говорят в пользу такого предположения. Когда священники пускаются во все тяжкие, они пускаются действительно в самые тяжкие, и совершают преступления, от которых бледнеют рядовые грешники. Можно было бы списать это на подавление сексуального влечения, а не на то, чему, собственно, учит церковь, но ведь церковь учит подавлять сексуальное влечение… Одно от другого отделить невозможно, и сколько существует религия, столько все миряне рассказывают нескончаемые анекдоты на эту тему.

Биография Во была запятнана преступлениями против целомудрия и трезвости в гораздо большей степени, чем биография Айера (хотя преступления эти, похоже, приносили меньше счастья первому, чем последнему), поэтому Во часто спрашивали, как его частная жизнь сочетается с его публичными убеждениями. Его ответ стал знаменит: он предложил друзьям представить, насколько хуже он вел бы себя, если бы не был католиком. В устах человека, верившего в первородный грех, это похоже на перевод стрелок, но главное не в этом. Даже беглый обзор жизни Во показывает, что за самые неблаговидные ее моменты отвечает как раз его религиозная вера. Что там жалкие излишества на ниве пьянства и супружеской неверности! Одной разведенной знакомой, повторно вступившей в брак, Во послал свадебную телеграмму, в которой писал, что ее брачная ночь добавит бесприютности Голгофе и станет лишним плевком в лицо Христа. Он поддерживал фашистские движения в Испании и Хорватии, а также гнусное вторжение Муссолини в Абиссинию, потому что их поддерживал Ватикан. В 1944 году он писал, что только Третий рейх стоит меж Европой и варварством. Эти нравственные язвы одного из моих любимейших писателей возникли не вопреки его вере, но благодаря ей. Безусловно, в его частной жизни было и милосердие, и раскаяние, но милосердие и раскаяние с тем же успехом мог проявить и человек безо всякой религии. За примером далеко ходить не надо: полковник Роберт Ингерсолл, виднейший американский безбожник второй половины XIX века, доводил оппонентов до белого каления, поскольку был необычайно щедр, преданно любил жену и детей, всегда оставался галантным офицером и обладал тем, что Томас Эдисон, простительно преувеличивая, назвал «суммой качеств совершенного человека».