Мой неповторимый геном - Лона Франк Страница 44

— Отчасти это верно, — говорит Кендлер.

И все-таки: можно ли сделать что-нибудь с человеком с рано проявившейся склонностью к депрессии?

— Довольно мало, думаю. Впрочем, я плохо знаком с литературой по «вмешательству».

Может, известно хотя бы, какого типа окружение или обстоятельства предпочтительнее для таких людей?

— Есть кое-какие косвенные данные. Мы проводили исследования на близнецах, в которых невротическое состояние рассматривалось как признак склонности к депрессии. У невротиков вероятнее всего сужен круг общения, они получают меньше социальной поддержки, чаще оказываются в негативной ситуации. Другими словами — та генетическая составляющая, которая повышает вероятность депрессии, скорее всего, отвечает и за трудности в общении. Но поставить соответствующий генетический тест невозможно. Мы находимся сейчас на таком этапе, когда уже получены кое-какие научные результаты — и весьма интересные, надо сказать. Но их недостаточно, чтобы делать выводы.

Однако людям хочется именно определенности, возразила я. Неужели современная генетика со всеми ее возможностями не откликнется на это? Нам так хочется устроить как можно лучше свою жизнь, совсем не легкую и единственную, которой мы располагаем! И максимально реализовать все наши возможности! Но для этого нужно на что-то опираться. Не считает же он, что эту опору мы никогда не получим, что все и будет так же неопределенно и никогда не встанет на прочный научный фундамент?

— Я только хочу сказать, что все это очень трудно, — ответил Кендлер.

* * *

У меня больше не было вопросов. Сью Кендлер поставила на стол тарелку с домашними шоколадными пирожными и вазу с фруктами. Я уселась в кресло под автопортретом дочери Кендлеров, а кошка устроилась около камина и посматривала на меня своими зеленоватыми глазами. Мы поболтали о том о сем. Пришло время отправляться в мое временное жилье — отель в Вашингтоне. Я спросила, можно ли вызвать такси, чтобы доехать до станции. Супруги посмотрели на меня в замешательстве.

— Поезд? Сейчас нет никаких поездов, ведь уже девять вечера, — сказала Сью и добавила, что последний поезд останавливается в Ричмонде около полудня.

Как такое возможно? После 12 дня вы не можете никуда уехать из этого городка, находящегося в часе езды от столицы государства?

— Это не Европа, — улыбнулся Кендлер.

А Сью тут же предложила мне переночевать у них. Двое детей сейчас дома — у них каникулы, и комната для гостей занята. Но в гостиной есть удобный диван.

— Оставайтесь, а в Вашингтон отправитесь утром.

Я решила не злоупотреблять гостеприимством хозяев, пробормотав что-то насчет отеля. Дело кончилось тем, что Кендлер отвез меня в местный «Холидей-Инн». Невеселое местечко. Один из тех двухэтажных мотелей, все окна которых выходят на бетонный балкон. Напоминает дешевое университетское общежитие 1970-х годов.

Я оказалась здесь единственным постояльцем. В номере было холодно. Я пила горячую воду из-под крана, пахнущую хлоркой, и ругала себя за неуместную щепетильность. Что за бред — сидеть одной в полутемной комнате с безвкусными картинками на стенах, с плохо работающим телевизором, вместо того чтобы провести вечер с интересными людьми и узнать что-то еще о связях между головным мозгом и ДНК. В конце концов, за этим я и приехала из Европы.

Возможно, это был как раз тот случай, о котором говорил Кендлер. Дело не в стечении обстоятельств, а во мне самой, невротичной особе, активно создающей себе проблемы и, значит, своими руками строящей свою среду. Я сама себя изолирую и сама себя вгоняю в тоску, создавая почву для меланхолии. Депрессия — с чем вас и поздравляю! Может быть, виной тому вода, отдающая хлоркой, или глухая тишина вокруг, — но сейчас я ощущаю себя жертвой созданных собственными руками обстоятельств.

О, я умела это делать, еще будучи сопливой девчонкой. Помнится, мне очень нравилось бывать в доме моих двоюродных сестер. Они жили довольно далеко, были несколькими годами старше меня, а потому я к ним очень тянулась. Но что я делала, когда наконец приезжала к ним и они должны были за мной присматривать?

Я заявляла прямо и открыто, что хочу только одного — играть в шахматы; такое времяпрепровождение их не устраивало, они запирали меня в туалетной комнате, где я и сидела, пока меня кто-нибудь не вызволял.

С тех пор время от времени я ощущала себя, образно говоря, запертой в туалете, но мне и в голову не приходило, что я сама себя туда посадила. Не мой ли геном подстроил все это? Вот на какие грустные мысли навела меня беседа с Кендлером.

Сначала гены, потом биохимия, далее процессы, протекающие в головном мозге, и наконец — поведение.

Один из таких идущих маленькими шажками людей — Дэниел Вайнбергер из NIH, Национальных институтов здравоохранения США, основоположник так называемой нейровизуализационной генетики. Ее суть заключается в сопоставлении результатов сканирования головного мозга методами, которые позволяют проследить, что происходит в этом живом, думающем, чувствующем органе, с данными о наличии в геноме обследуемого тех или иных генных вариантов.

Возьмем, например, нашего старого знакомого — ген SERT. Дискуссии о его причастности к развитию депрессии идут уже несколько лет. Вайнбергер решил рассмотреть эту проблему, что называется, под микроскопом, и в 2002 году организовал MRT-сканирование двух групп добровольцев, в геноме которых ген SERT был представлен двумя длинными аллелями (группа 1) либо двумя короткими (группа 2). Во время сканирования испытуемым предъявляли фотографии лица некоего человека, испытывавшего разного рода эмоции — радость, страх, ярость и т. д. Судя по MRT-изображениям, в зависимости от того, на какую фотографию смотрел пациент, изменялась активность миндалевидного ядра — крошечной структуры головного мозга, участвующей в регуляции агрессивного поведения ^[62].

У испытуемых, чей SERT-ген был представлен двумя короткими аллелями, миндалевидное ядро обнаруживало гораздо большую активность, чем у представителей второй группы. Казалось, будто повернулся какой-то невидимый переключатель. Вместо не очень четких статистических данных о связи между генным вариантом и таким психическим состоянием, как депрессия, Вайнбергер с коллегами продемонстрировал конкретный биологический механизм, откликающийся на совсем небольшие изменения на уровне генов. Так впервые удалось заглянуть в таинственный «черный ящик», разделяющий гены и поведение.

На встречу с Вайнбергером я поехала на машине, и как только подкатила к комплексу зданий Национальных институтов здравоохранения в городе Бетезда (штат Мэриленд), поняла, что это была плохая идея. Обстановка там оказалась, как в каком-нибудь военном учреждении, а не в научно-исследовательском институте. Если вы по несчастью приехали на машине, как я, вас немедленно останавливают, высаживают и впускают в салон собаку-ищейку. В моем случае это был милейший лабрадор палевого цвета; он обнюхал все закоулки, и никакой бомбы, разумеется, не нашел. Меня в это время препроводили в особое помещение, где провели строгий досмотр — как в международном аэропорту. Паспортные данные внесли в базу данных, и когда я спросила, зачем такие строгости, работник службы безопасности объяснил: «Так мы работаем после теракта 11 сентября». Осмотрев меня с ног до головы, он пробормотал разрешающе «Мадам.», чем окончательно взбесил меня.