Лагуна. Как Аристотель придумал науку  - Арман Мари Леруа Страница 39

50

Аристотель, разбирая строение тела животного, мыслит как архитектор или инженер. Первым делом он думает о цели, которой служит тот или иной орган. При этом Аристотель прекрасно понимает, из чего сложены органы. В его зоологических текстах мы находим объяснения двух типов: условная и материальная необходимость. Как правило, они связаны.

Аристотель предполагает, что в общем случае органы сложены из подходящего материала, что материальная природа их однородных частей (биофизика тканей) соответствует функциональным нуждам животного. Однако ученый допускает, что у животных не всегда находятся необходимые части. Тот факт, что тела конкретных животных сложены из материи конкретных видов, ограничивает набор органов. Это может даже сделать невозможным обладание органами, которые пришлись бы очень кстати. Соответственно, животные производят материи больше необходимого. Иногда ее излишки используются для “постройки” органов желательных, но не жизненно важных. Для Аристотеля, как и для архитектора, функция не определяет все.

Приводимые учеными примеры того, как свойства однородных частей совпадают с функциональными требованиями – отрада биофизика. Змее необходимо видеть, что сзади, однако у нее нет ног и она не может развернуть тело. Поэтому она поворачивает голову и позвоночник у нее гибкий. Когда скат плывет, его тело двигается волнообразно (ундулирует), ему также нужен гибкий скелет – и поэтому у ската вместо костей хрящи. Пищевод у человека должен расширяться, чтобы пропускать пищу и не страдать от ее выступающих частей – и поэтому пищевод эластичен и одновременно снабжен мышцами. Пенис мужчины должен быть способен и расслабляться, и вытягиваться, наливаясь пневмой, и поэтому этот орган составлен из подходящего вещества. Все перечисленное – примеры условной необходимости, определяющей свойства какой-либо однородной части.

С надгортанником дело обстоит иначе. Аристотель замечает, что шея устроена не слишком рационально. Поскольку гортань и трахея расположены непосредственно спереди пищевода, животные могут задохнуться, подавившись пищей. Формируя млекопитающих, природа обошла это затруднение: сконструировала “крышку” для гортани – надгортанник, который во время глотания закрывается. Но у птиц и рептилий надгортанника нет. Почему? Аристотель отвечает: мясо и кожа этих животных “сухие”, и “не может быть подвижной часть, составленная из подобного мяса и подобной кожи”. Впрочем, птицам и пресмыкающимся природа предложила другое решение: сокращение гортани при необходимости ^[74].

Аристотель обычно уверен в собственных знаниях относительно функций тех или иных органов. Однако селезенка представляет для него загадку. Ученый небезосновательно считает, что она не жизненно важна. Аристотель знает, что у многих животных с кровью селезенка мала, и думает, что у иных ее вовсе нет. Поэтому он считает вероятным, что этот орган появился в противовес печени (вообще-то Аристотелю нравится объединять органы в пары по сторонам от основной оси тела), что селезенка помогает печени переваривать пищу или способствует “подвешиванию” кровеносных сосудов к органам. Но ученый отзывается о селезенке как о необязательном органе, которому природа нашла иное, не особенно важное, применение ^[75].

Конечно, не все отходы жизнедеятельности бесполезны. Аристотель относил к ним и желчь. И шел в этом случае против общего мнения. Греки использовали для гадания желчные пузыри жертвенных животных. Более рационально мыслящие натурфилософы выдвигали гипотезу, что желчный пузырь может быть органом чувств. Гиппократики и Платон считали, что желчь появляется при различных заболеваниях. Аристотель это отрицает и, приводя данные сравнительной анатомии (у одних животных есть желчный пузырь, а у других нет), утверждает, что желчь – это некое образующееся в печени выделение из крови. Это выделение изливается в кишечник, и в целом оно бесполезно: “Иногда природа обращает в пользу даже выделения; однако поэтому не следует всюду искать цель, но раз некоторые вещи обладают такими-то свойствами, из этого по необходимости возникает многое другое” ^[76].

Когда Аристотель делает вскрытия и анализирует увиденное, он ступает на скользкую дорожку. Над ним высятся телеологические горы Платона, а под ним разверзлась бездна безжалостного материализма натурфилософов. Аристотель, понимая, что все это нельзя игнорировать, рассматривает каждую часть последовательно и признает первенство то за функциональными целями, то за физиологией, а часто (и в этом его большая заслуга) обращается к их малозаметному взаимодействию. Тем не менее по мере чтения трактата “О частях животных” становится ясно, что за объяснениями, проистекающими из аристотелевских четырех причин, лежит совершенно иной ряд принципов, которые правильнее причислить к экономическим, а не к телеологическим и не к материальным.

51

Зевс создал человека, Афина – дом, Посейдон – быка. Они просят Мома, бога насмешки, выступить судьей и решить, чье творение лучше. Мом громит всех. По Эзопу, у человека “нет в груди дверцы, чтоб в сердце были тайные видны чувства”, у дома “нет крепких колес и нельзя в нем укатить, куда хочешь, и от дурных соседей без труда скрыться”, а бык плох тем, что “бычий глаз от бычьего далек рога и быку не увидать, куда бьет он”. Раздраженный Зевс, потративший на сотворение человека порядочно времени, изгоняет Мома с Олимпа.

В трактате “О частях животных” Аристотель пересказывает сюжет, но в его версии Мом выдвигает предположение, что у быка рога должны быть на плечах, поскольку это наиболее эффективно. Аристотель окорачивает своего персонажа: “Непроницателен Мом, раз он делает такой упрек”. Мому следовало бы поискать информацию о силе и направлении удара бычьих рогов. К тому же, если бы рога находились на плечах или где-либо еще, они мешали бы животному двигаться. Так что они именно там, где должны быть: на голове.

Это классический телеологический довод к условной необходимости. Рога нужны для защиты, и поэтому они помещаются в самой подходящей точке тела, пусть и подвержены другим функциональным ограничениям. Аристотель прибавляет детали: о прочности рогов, о том, что у оленя они сплошные, а у быка полые, зато укреплены в основании, и т. д. Такие рассуждения настолько адаптационистские, насколько это возможно. И снова мы ждем, что Аристотель, приступая к объяснению того, почему у большинства животных нет рогов, покажет: образ жизни одних требует рогов, а других – не требует. Однако вместо этого Аристотель вводит ряд дополнительных закономерностей, связанных с телесной экономикой.