Стеклянная клетка. Автоматизация и мы - Николас Дж. Карр Страница 36

Помимо спецификации программных продуктов, сам перенос ра– боты из реальности на экран уже меняет взгляды архитекторов. Большее внимание теперь уделяют абстракции, а не материальности проекта. Вычислительные методы совершенствуются, чувственная составляющая исчезает. Точность и прозрачность берут верх над предварительными умозаключениями и неопределенностями. Э. Дж. Мид, основатель небольшой архитектурной фирмы Arch11 в Боулдере (Колорадо), всячески превозносит эффективность систем автоматизированного проектирования, но и он выражает озабоченность тем, что такие популярные программы, как Revit и SketchUp, становятся навязчиво предписываемыми. Архитектору надо лишь ввести в компьютер размеры стены, пола или другой поверхности, и после нажатия клавиши программа выдаст все: чертеж поверхности, ее границы, расположение бетонных блоков или кафельных плиток, всех несущих конструкций, места заложения герметиков, состав раствора и текстуру штукатурки. Мид считает, что труд архитекторов превращается в заурядную деятельность, а все здания, которые они проектируют, становятся предсказуемыми и выглядят на одно лицо. «Если вы полистаете архитектурные журналы восьмидесятых годов, – сказал мне Мид, – то во всех статьях увидите неповторимый почерк каждого архитектора» [47].

Так же как и врачи, многие опытные дизайнеры опасаются, что растущая зависимость от автоматизации будет все больше и больше мешать студентам, в том числе молодым архитекторам, постигать тонкости профессии. Джекоб Брильхарт, профессор архитектуры из Университета Майами (The University of Miami), считает, что упрощенные решения, предлагаемые такими программами, как Revit, подрывают сам процесс обучения. «Надежда на программу, которая наполнит работу деталями и предложит материалы для строительства, плодит банальные, ленивые и безличные проекты, лишенные интеллекта, воображения и эмоций», – выражает свою озабоченность профессор. Повторяя, как эхо, жалобы врачей, он видит, что в его профессии побеждает культура «вырезания и вставок», когда молодые архитекторы извлекают детали, фасады и стенные секции из хранящихся в сервере прошлых проектов и просто заново их компонуют [48]. Из-за этого нарушается связь между действием и искусством.

Опасность, нависшая над творческими профессиями, заключается в том, что дизайнеры и художники, очарованные нечеловеческим быстродействием компьютеров, их точностью и эффективностью, со временем начнут воспринимать это как данность, будут считать, что автоматизированное проектирование – это наилучший способ. Они согласятся на дьявольскую сделку, став покорными слугами программ. Такие архитекторы пойдут по пути наименьшего сопротивления, не понимая, что только сопротивление и трудности – пусть даже и небольшие – могут порождать хорошие проекты и пробуждать в специалистах их лучшие качества.

«Чтобы понять, как завязывать шнурки, – говорит политолог и мотоциклетный механик Мэтью Кроуфорд, – надо завязывать шнурки». Вот простая иллюстрация этой нехитрой истины, которую Кроуфорд излагает в своей книге «Shop Class as Soulcraft» («Мастерская как школа воспитания души»), вышедшей в 2009 году: «Если мышление неразрывно сплетено с действием, то решение задачи адекватного интеллектуального понимания мира зависит от наших созидательных действий в нем» [49]. Здесь Кроуфорд ссылается на работы немецкого философа Мартина Хайдеггера, который считал, что «глубочайшая форма понимания доступна нам не в виде исключительно перцепционного ^[23] познания, но только как результат действия, дающего опыт» [50].

Мы склонны думать, что труд познания отличается от физического труда и даже несовместим с ним – признаю, что и сам я отдал дань этой тенденции в первых главах книги, – но это разграничение отдает снобизмом и является надуманным. Любой труд – это труд познания. Мозг плотника во время работы занят не меньше, чем мозг математика. Достижения архитектора зависят от тела и его ощущений не в меньшей степени, чем успехи охотника. Наше сознание не запечатано в черепе, а распространяет свое влияние по всему телу. Мы думаем не только мозгом, но глазами и ушами, носом и ртом, конечностями и туловищем. Если используем для работы инструменты, то начинаем думать и ими. «Мышление или познание – это не задумчивое сидение в кресле, как думают многие, – писал американский философ и общественный деятель Джон Дьюи в 1916 году. – Руки и ноги, аппараты и приспособления всякого рода суть такие же равноправные орудия познания, как и процессы в нашем мозгу» [51]. Действовать – значит думать, а думать – значит действовать.

Наше стремление отделить умственное рассуждение от телесных усилий есть следствие картезианского дуализма, ^[24] до сих пор довлеющего над нами. Думая о мышлении, мы быстро определяем место, где оно осуществляется, и осознаём нашу самость, помещая его в серое вещество мозга и рассматривая наше тело лишь как некую механическую поддерживающую систему, дающую энергию для разрядов нервных клеток. Этот дуализм взгляда на разум и тело как на сущности, работающие изолированно друг от друга, суть не просто фантазия таких философов, как Декарт и его предтеча Платон, но побочный эффект работы самого сознания. Несмотря на то что бо́льшая часть работы мозга остается «за сценой», прячась в тени подсознания, мы находимся в плену очарования маленького, но зато ярко освещенного окна, открытого нам сознанием, и вот оно-то и убеждает нас, что не имеет ничего общего с телом.

По мнению психолога Мэтью Либермана, профессора Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе (University of California, Los Angeles), эта иллюзия проистекает из того факта, что мы, рассматривая наше тело, пользуемся одной частью мозга, а рассматривая разум и сознание – другой. «Когда мы думаем о теле и его действиях, мы привлекаем для этого префронтальные и теменные участки коры правого полушария большого мозга, – объясняет профессор. – Когда же думаем о разуме, то пользуемся частями, расположенными ближе к средней линии, на стыке правого и левого полушарий». Если ощущения, переживания и опыт анализируются разными участками мозга, то сознающий разум, соответственно, делит их на разные категории. «Несмотря на то что эта анатомически встроенная иллюзия не отражает природных различий, – подчеркивает Либерман, – она тем не менее является для нас непреложной психологической реальностью» [52].

Чем больше мы познаём себя, тем лучше понимаем, насколько сильно может вводить нас в заблуждение эта «реальность». Одной из наиболее интересных и отрезвляющих областей современной психологии и нейрофизиологии является так называемая внутренняя когнитивистика (наука о встроенных процессах познания). Современные ученые подтверждают прозрения Джона Дьюи, высказанные им сто лет назад: «Мозг и тело не только составлены из одной материи, но их функции переплетены между собой теснее, чем нам кажется. Биологические процессы, составляющие основу мышления, возникают не только из нейронных вычислений мозга, но и из действий и сенсорных восприятий всего организма как целого». «Вот, например, – пишет Энди Кларк, философ из Эдинбургского университета (University of Edinburgh), активно занимающийся вопросами внутренней когнитивистики, – есть достаточно убедительные доказательства того, что, жестикулируя во время разговора, мы уменьшаем когнитивную нагрузку на мозг, а биомеханика мышц и сухожилий ног существенно облегчает проблему контроля над ходьбой» [53]. Сетчатка, как показывают недавние исследования, не является пассивным сенсорным органом, посылающим в мозг сырые, необработанные данные, как считали до последнего времени. Напротив, она активно обрабатывает то, что мы видим. У глаза есть свой ум, своя смекалка [54]. Даже наши сугубо концептуальные размышления приводят в действие сенсорные и двигательные системы тела. Когда мы абстрактно или метафорически мыслим о предметах или явлениях окружающего нас мира – о ветвях деревьев или порывах ветра, – мы ментально воспроизводим или имитируем наш физический опыт взаимодействия с этими предметами и явлениями [55]. «В существах, подобных нам, – утверждает Кларк, – тело, мир и действие являются сотрудниками той ускользающей от нашего понимания вещи, которую мы называем разумом» [56].