Мечта о Просвещении - Энтони Готтлиб Страница 35

[И это] неудивительно, ибо природа ограничивается не законами человеческого разума, имеющими в виду только истинную пользу и сохранение людей, но иными – бесконечными, имеющими в виду вечный порядок всей природы, частичку которой составляет человек; […] следовательно, все, что нам в природе кажется смешным, нелепым или дурным, – все это происходит оттого, что мы знаем вещи только отчасти и в большинстве случаев не знаем порядка и связи всей природы ^[320].

Различные вещи хороши или плохи с нашей ограниченной и корыстной точки зрения, поскольку они полезны или вредны для нас. Но ожидать, что Бог победит «зло» или хотя бы не одобрит его, значит смешивать его точку зрения с нашей. В подобном духе Спиноза писал: «Я не приписываю природе ни красоты, ни безобразия, ни порядка, ни беспорядочности. Ибо вещи могут называться прекрасными или безобразными, упорядоченными или беспорядочными только по отношению к нашему воображению» ^[321].

Занимая такую радикальную позицию, Спиноза тем не менее не одобрял чистый субъективизм. То есть он не утверждал, что добро, зло, красота, уродство и так далее – не что иное, как вопрос индивидуального мнения, как это делал в V в. до н. э. софист Протагор. Ибо, когда Спиноза говорил о добре и других ценностях относительно «нашего» разума, «нашей» пользы и «нашего» воображении, он имел в виду человечество в целом. Он был уверен: разумно и объективно можно говорить о том, что хорошо или плохо для человечества, поэтому чье-то случайное мнение никак не может быть столь же убедительно, как чье-то другое. Точка зрения Спинозы заключалась, скорее, в том, что нельзя смешивать человеческие ценности с божественной точкой зрения. Бог или природа не могут использовать такие категории, как хорошо или плохо.

Эта попытка отделить качества, связанные с человеческими проблемами и человеческим опытом, от тех, что присущи природе, напоминает взгляд Галилея на качества, воспринимаемые органами чувств, такие как цвет, чувство и вкус. Как мы уже видели, Галилей, Декарт и другие пионеры механистической философии стремились очистить физику от всего, кроме измеримых «первичных качеств» (как называл их Бойль), то есть формы, размера, положения и так далее. Согласно новой науке, только эти качества действительно присущи материальным объектам. В то же время когда мы говорим о чем-то: красный, острый, горячий, – то мы описываем не сам объект, а его воздействие на нас. Спиноза поддерживал эту теорию и развивал ее дальше. Его перечень качеств, которые человек ошибочно стремится приписать природе, включает в себя «добро, зло, порядок, беспорядок, тепло, холод, красоту, безобразие и так далее» ^[322]. Иногда, формулируя свои теологические представления, он прибегал к безапелляционному языку механистических философов, например когда писал, что «вне души абсолютно нет ничего священного, или непристойного, или нечестивого, но бывает только по отношению к ней» ^[323]. Таким образом, Спинозу можно рассматривать как проводника идей механистической философии за пределы физики на новую территорию религии и этики.

Один из ключевых элементов критики Спинозой традиционной религии – его атака на идею «сверхъестественного». И здесь его попытки сорвать человеческую маску с образа Бога дополняются уверенностью в возможностях науки. Как он утверждал, в рассказах о чудесах и других формах Божественного вмешательства ошибочно предполагается, что законы природы подобны людским законам и могут быть нарушены на усмотрение законодателя. Но неправильно думать, будто подобным образом можно на время приостановить действие законов природы. Они не похожи на правила парковки. Если некое происшествие противоречит тому, что ранее считалось законом природы, из этого следует одно: предполагаемый закон на деле им не являлся. Кроме того, расценить что-то как сверхъестественное – значит заявить, что оно находится за пределами сил природы. Но как кто-то может предполагать, что знает о возможностях природы достаточно, чтобы прийти к такому выводу? Спиноза формулировал это так: