Восхождение на гору Невероятности - Ричард Докинз Страница 33

Рис. 4.6. Киты и морские коровы вернулись в море после сотен миллионов лет сухопутной жизни; сверху вниз: дюгонь, Dugong dugon; ламантин, Trichechus senegalensis; горбатый кит, Megaptera novaeangliae; косатка, Orcinus orca.

Почему сухопутные животные, вернувшись в водную среду, не открывают заново прежний набор приспособлений к водной жизни? Почему киты и морские коровы не сменили легкие на жабры? Сейчас гора Невероятности преподнесет нам еще один ценный урок. В частности, важно понимать, откуда мы стартуем, как в анекдоте о том, как один человек на вопрос, как пройти в Дублин, ответил: “Э-э, я пошел бы не отсюда”. На горе Невероятности много пиков. Свою жизнь в воде можно устраивать по‐разному. Можно извлекать кислород из воды с помощью жабр, а можно высунуть голову наружу и глотнуть воздуха. Казалось бы, утомительно постоянно выныривать. Может, и так, но вспомните: предки китов и морских коров начинали недалеко от пика Вдыхания воздуха. Все их внутренние органы были адаптированы к вдыханию атмосферного воздуха. Наверное, они могли как‐то преобразовать их, оживить зародышевые рудименты древних жабр и стать ближе к рыбам. Но это должно было повлечь за собой тотальную перестройку всех систем организма. Представьте себе, что вы спускаетесь в глубокое ущелье, чтобы подняться оттуда на более высокий пик. Нелишне будет еще раз вспомнить, что дарвинизм не допускает временного ухудшения ради отсроченного выигрыша.

Даже если бы киты и морские коровы спустились в долину, пик Жабр, куда они в конце концов взобрались бы, вовсе не обязательно был бы выше. В морских глубинах жабры не всегда лучше легких. Безусловно, всегда удобнее иметь возможность дышать непрерывно, а не быть обреченным то и дело всплывать на поверхность. Однако мы смотрим со своей колокольни – мы сами вынуждены делать вдох каждые несколько секунд, и даже кратковременная нехватка воздуха ввергает нас в панику. Кашалоты, которые за миллионы поколений, проживших в море, прошли естественный отбор, могут оставаться под водой пятьдесят минут, прежде чем им понадобится новый глоток воздуха. Наверное, для кита всплыть, чтобы вдохнуть, – все равно что человеку выйти на минутку в туалет. Или поесть. Если рассматривать дыхание не как жизненно необходимый непрерывный процесс, а как что‐то вроде приема пищи, то станет ясно, что обитателю подводного мира гораздо лучше без жабр. Скажем, колибри едят более или менее постоянно. Для колибри, которые должны всасывать порцию нектара каждые несколько секунд, если только они не спят, перелетать с цветка на цветок так же важно, как дышать. Асцидии, похожие на мешочек морские хордовые, весьма дальние родственники позвоночных, неустанно прокачивают сквозь себя воду, отфильтровывая микроскопические частицы пищи. Эти фильтраторы едят явно без всякого удовольствия. Пожалуй, одна мысль о том, что им придется где‐то искать новую порцию, привела бы асцидий в ужас. Им было бы невдомек, зачем самые разные животные добывают себе пропитание с риском для жизни и далеко не всегда успешно, вместо того чтобы сидеть спокойно и буквально дышать пищей весь день напролет.

Даже если это было бы так, по одному только внешнему виду китов и морских коров можно судить об их сухопутной истории. Будь они изначально созданы для жизни в море, это были бы другие существа, и у них было бы гораздо больше общего с рыбами. Животные, чья история читается по их виду и повадкам, служат для нас самыми наглядными доказательствами того, что живые существа не были созданы для их нынешнего образа жизни, а эволюционировали от весьма не похожих на них предков.

История камбаловых рыб, прямо‐таки абсурдная, тоже написана у них на лбу. Только безумный дизайнер, решив создать плоскотелую рыбу и приступив к эскизу, изобразил бы на листе ватмана нелепую фигуру с такой головой, что оба глаза неизбежно должны были разместиться на одной ее стороне. Конечно, если бы он задумал “сконструировать” ската – рыбу, которая лежит на животе и глаза которой расположены симметрично на верхней части головы (рис. 4.7), – это была бы хорошая идея. Камбаловых перекосило из‐за собственного прошлого: их предки лежали на одном боку. Скатам досталась совсем другая история – когда их предки перешли к жизни на морском дне, они лежали не на боку, а на животе, поэтому скаты получились такие изящные и симметричные. Я вовсе не имею в виду, что у них не было никаких реальных причин для того, чтобы стать другими. Скаты ведут свой род от акул, а по сравнению с высокотелыми рыбами, по форме напоминающими лопасть весла, туловище акулы уже несколько сплющенное. Высокотелая рыба-“весло” на брюхе лежать не сможет – обязательно завалится набок. Угнездившись на дне, предки камбаловых взобрались на ближайшую горку в массиве Невероятности, хотя если бы им посчастливилось найти путь в маленькую долину, к подножию более высокой горы, до пика Симметричных скатов оставалось бы всего пару раз хвостом вильнуть. Повторяю: естественный отбор запрещает спускаться с горы Невероятности, и у этих рыб просто не было выбора – им пришлось за неимением лучшего перестроить органы зрения и сместить один глаз на противоположную сторону тела. Предки скатов тоже не замедлили занять ближайшую к ним высоту Плоских рыб – и обрели красивую симметричность. Когда я говорю “не было выбора” или “не замедлили занять высоту”, вы, конечно, понимаете, что речь, как обычно, не идет об отдельно взятых особях. Имеются в виду эволюционные линии, “выбор” означает возможность развиваться по альтернативным эволюционным траекториям.

Рис. 4.7. Две плоскости для рыб: скат, Raia batis (вверху), лежит на животе, а камбала, Bothus lunatus, на боку.

Я говорил, что нельзя спускаться с горы – но кто наложил этот запрет? Возможно ли такое, что его ни разу не нарушили? А кто “запрещает” реке течь не в ту сторону, куда направляет ее уже имеющееся русло? На все эти вопросы ответ примерно один и тот же. В реальности никто не давал реке команды оставаться в своих берегах, но, по вполне понятным причинам, река течет по своему руслу. Однако она может выйти из берегов и даже размыть их, и тогда все увидят, что курс реки изменился.

Что могло бы ненадолго повернуть вспять эволюционную линию и привести ее к точке, откуда открывается путь на ранее неприступную вершину горы Невероятности? Великий генетик Сьюалл Райт задался этим вопросом и, кстати, стал первым, кто применил к эволюции язык географии – можно сказать, заложил фундамент моей горы Невероятности. Райт представлял Америку в воинственно настроенной тройке запальчивых ученых, которые в 1920‐х и 1930‐х годах создали направление в науке, известное нам сейчас как неодарвинизм. Еще двое ее членов – англичане, не имеющие себе равных, но крайне несговорчивые гении – Р. Э. Фишер и Дж. Б. С. Холдейн, и справедливости ради надо добавить, что вся агрессия исходила в основном от них, а вовсе не от Райта. Райт понял, что естественный отбор, как ни странно, иногда противодействует стремлению к совершенству. Ровно по той самой причине, о которой мы только что говорили. Естественный отбор не пускает вниз. Если он с небольшого холма заарканил какой‐то вид у подножия более высокого пика, этому виду не вырваться и на высокий пик уже не попасть. Разве что естественный отбор ненадолго ослабит хватку и вид сумеет как‐нибудь незаметно слезть пониже, чтобы пересечь долину и подобраться к пологому склону более высокой горы. И если естественный отбор снова попытается его цапнуть, он будет уже в такой точке, откуда сможет быстренько эволюционировать по уходящим вверх тропам. Таким образом, с глобальной точки зрения, чередование периодов жесткого отбора с краткими передышками могло бы пойти на пользу эволюции. Возможно, релаксация такого рода действительно играет важную роль в реальном эволюционном процессе. Когда можно было бы рассчитывать на послабление? Например, если надо “заполнить вакуум”. В частности, когда популяция не использует все возможности своего ареала и поэтому начинает расти. Когда животные заселяют девственно чистый после природной катастрофы континент, перед ними открываются безграничные возможности, и естественный отбор берет паузу. Может быть, после того как вымерли динозавры, выжившие млекопитающие получили такую свободу действий, что некоторые эволюционные линии “потеряли контроль над собой” и на короткий промежуток времени спустились вниз, обнаружив затем более высокие пики горы Невероятности, куда в обычной жизни они не попали бы.