Право писать. Приглашение и приобщение к писательской жизни - Джулия Кэмерон Страница 32

Моя писательская жизнь началась на верхнем этаже дома моих родителей, в маленькой угловой комнате. Шкаф, письменный стол и кровать – белой краской. Льняные занавески – в бело-сиреневую клетку. (Теперь я пишу в сиреневой комнате с белыми занавесками.) В той клетчатой комнате я – c намерением завоевать сердце Питера Манди – сочиняла ранние стихи и рассказы.

После этого моя писательская жизнь переехала в подвальную комнату, мое прибежище в старшей школе. Там у меня были пианино, покерный столик, истрепанный диван и стулья. В подвальном полумраке я придумывала заметки для школьной газеты, стихи и новые рассказы. Мне хотелось обратить на себя внимание Джона Кейна, и у меня получилось.

Когда я поступила в институт, моя писательская жизнь заняла нишу на верхнем уровне библиотеки университета Джорджтауна, под носом мрачной горгульи – олицетворения моего внутреннего критика. Под ее зловещим взглядом родилось немало стихотворений, статей и рассказов.

Когда заболели мои родители, я вернулась в Либертивилл, штат Иллинойс, чтобы ухаживать за ними, и моя писательская жизнь вошла в двухуровневую стадию: снова подвал, где я писала свои первые статьи для журнала «Роллинг Стоун», и спальня моего брата Джейми, где я питалась одними яблоками, сыром «чеддер» и виски «J&B», пока писала (очень) юношеский роман «Утро». Тогда у меня была пишущая машинка «Олимпия» – того же бежевого цвета, что и мой нынешний компьютер.

Когда родители выздоровели, я переехала обратно в Вашингтон, округ Колумбия. В те времена я писала в тетрадях с обложками в черно-белую крапинку – в кафе, парках, за миниатюрной партой у зарешеченного окна, в электричках и в приемных. Моя жизнь, и писательская в том числе, стала переносной. Меня взяли на работу в газету «Вашингтон Пост» сортировщицей писем, и там я начала писать на длинных листах копировальной бумаги, протянутых сквозь тяжелые электрические пишущие машинки. Так началась моя журналистская карьера.

Эта карьера вела меня по гостиничным номерам по всей стране, где я писала на желтых страницах блокнотов или на взятых в аренду пишущих машинках за ломберными столиками у окон с видами на все что угодно. Летая на задания и обратно, я открыла для себя удовольствие писать в самолете, заполняя страницу за страницей, проносясь сквозь туннель времени.

Какое-то время я носила с собой черный кожаный нелинованный блокнот и делала в нем зарисовки тех мест, где мне приходилось писать. Эти зарисовки служили мне полароидными снимками – вот где я была и что делала. Тогда я не ведала того, что знаю теперь: чтобы хорошо писать, нужно уделять внимание месту.

Вспоминаю школу. В старших классах нам задали прочитать «Алую букву». Несмотря на прелюбодейства, книга показалась мне скучной. Особенно нудными были длинные описания того, как наступали сумерки и горели факелы, и как на болота падал или не падал свет. Зато теперь, тридцать лет спустя, из всего романа я помню не жизненные тяготы Эстер Прин, а те самые образы мерцающих факелов над болотом.

В начале семидесятых, когда разворачивался Уотергейтский скандал [39], я писала для «Роллинг стоун». Помню, как Хантер Томпсон сказал мне: «Секрет хорошего писателя, Джулия, в том, чтобы делать заметки. Я делаю отличные заметки».

«Отличные заметки» означают «место имеет значение». Когда осторожно и точно подбираем место, где будет происходить действие произведения, мы помещаем события в контекст. («Я пишу эти строки ясным весенним утром, солнечные лучи пробиваются сквозь кружевные занавески, а под окном цветет куст сирени».) Так мы позволяем читателю привнести в текст целый мир собственных ярких ассоциаций и воспоминаний, которые делают его танец с писателем гораздо более задушевным.

Точное описание подробностей, готовность поделиться мельчайшими деталями создает близость – или препятствует ей. Место – неотъемлемая составляющая связи между людьми. Мы косвенно признаем это, когда говорим, что «не находим себе места». И если я буквально опишу место, где нахожусь, вы сможете получить обо мне вполне обоснованное представление. Например, если расскажу, что предпочитаю писать в комнате со стенами пастельных оттенков ириса, с украшениями в виде венков из сухоцвета и индийской кукурузы, вы поймете, что я – романтик и люблю природу, и даже самые жесткие пассажи в моей прозе будут оттенены вашим восприятием мягкой стороны моего характера.

Если я расскажу, что в моем рабочем кабинете есть алтарь, на котором стоят две театральные фарфоровые куклы, олицетворяющие меня саму и мою дочь, вы будете знать, что какими бы «продвинутыми» ни казались мои рассказы, я ценю семью и немного старомодна в душе. А если добавлю, что рядом с моим компьютером в рамке стоит младенческая фотография моей уже двадцатиоднолетней дочери, вы догадаетесь, что мне не чужда сентиментальность – ее немного уравновешивает присутствие зеленой ящерицы на моем алтаре, символизирующей перемены.