В шаге от вечности. Как я стал киборгом, чтобы победить смерть - Питер Скотт-Морган Страница 32

Проигрыватель в моей старой спальне теперь крутил на повторе одну и ту же песню Арта Гарфанкела. Спустя три минуты пятьдесят семь секунд после того, как она начиналась, иголка отрывалась от поверхности, переползала к началу под шипение и потрескивание из динамика, опускалась на край пластинки и комнату снова заполняли звуки гобоя из вступления к «Bright Eyes».

Этот сингл (и великолепную фотографию Франсиса) я получил в утро возвращения домой. Он купил диск и отправил почтой сразу после нашего расставания на станции в Торки, которое прошло под аккомпанемент отчаянного свиста смотрителя. Тот все дул и дул в свисток, надеясь как можно быстрее избавиться хотя бы от одного из двух еретиков, так грубо нарушавших общественное спокойствие беспрестанным обменом воздушными поцелуями через окно постепенно набиравшего скорость поезда.

Фотографию Франсиса я поставил около проигрывателя на видном месте, объяснив матери, что горячий парень с обнаженной грудью на фото и есть отправитель пластинки, которая все крутилась и крутилась у меня в комнате. Достаточно громко, чтобы привлечь внимание. К тому же теперь каждый день два или три часа у меня уходило на телефонные разговоры все с тем же прекрасным золотоволосым юношей со снимка, и я старательно каждый раз это подчеркивал. По-моему, намеки яснее и представить сложно…

По моим расчетам, подобное поведение должно было дать маме понять: происходит нечто необычное, нужно разобраться. Однако, хотя мы много беседовали, она предпочитала об этом молчать.

К счастью, мама продержалась не слишком долго. Спустя три дня бесконечного истязания слуха Гарфанкелом она сдалась под натиском любопытства. Зная лишь один способ его удовлетворить, она подслушала один из наших с Франсисом телефонных разговоров.

Телефонов в доме было два: один в гостиной, второй – в комнате родителей. Я, как всегда, воспользовался им, чтобы беседа была хотя бы относительно уединенной. Мама, наверное, в тот момент сидела на длинном диване в гостиной, разрываясь от желания снять вторую трубку, – и в конце концов так и сделала, стараясь действовать очень тихо. Я тут же услышал на линии небольшое эхо, но, несмотря на это, продолжил ворковать с Франсисом – тактика не хуже и не лучше любой другой. Так продолжалось еще минут десять, потом мама отточенным движением положила трубку на рычаг и качество звука снова вернулось к стандартам, которые могли бы послужить предметом гордости телефонной компании. Спустя еще полчаса трубку наконец повесил и я. И отправился на бой.

Но мама ничего не сказала.

Она молчала почти сутки. А потом напала внезапно, когда мы были на кухне:

– Так это все значит, что теперь ты стал геем?

Бесчисленным детям, готовым раскрыть любящим родителям свой самый главный секрет, очень повезло: слово «гей» невозможно выкрикнуть с обвиняющей интонацией – мешает положение губ и нёба. Однако моя мама все же предприняла достойную попытку, которая исчерпала все ее силы, и мы замерли в молчании – ее лицо бледно, губы слегка разомкнуты, их уголки немного приподняты – еще минут на пять, пока я спокойно объяснял ситуацию. Я ждал этого момента, готовился к нему. Важно было, чтобы она поняла, и я вложил в старания всю душу.

Короткое «ясно» было мне ответом.

Я не верил, что она поняла все, поэтому говорил еще минут десять: о том, через что мне на самом деле пришлось пройти в подростковом возрасте, о том, какой – надеюсь! – станет моя жизнь в будущем.

– Ясно, – в этот раз ее голос звучал более уверенно, как всегда, когда она разбиралась, наконец, в чем-то. – Что ж, очевидно, ты просто очень запутался.

Меня это заявление не столько расстроило, сколько привело в замешательство.

– Нет! Поверь, я не запутался.

– Конечно, запутался, – она покровительственно мне улыбнулась, но получилось очень натянуто. – В твоем возрасте так трудно понять, чего на самом деле хочешь.

– Неужели? Ты в моем возрасте сомневалась, что тебе нравятся парни?