От тьмы – к свету. Введение в эволюционное науковедение - Валерий Даниленко Страница 31

В статье «Концептуальные революции в науке» (1978) он продолжал гнуть свою линию – линию на критическое отношение к теории Т. Куна. Он писал в этой статье: «Концепция Куна опирается на контраст между двумя типами научного изменения. В течение длительных периодов “нормальной науки”, утверждает он, в научной области, скажем в физике, господствует авторитет главенствующей теории, или “парадигмы”: для исследователей данной области она определяет, какие вопросы могут здесь возникать, какие интерпретации являются законными и т. п., и учёные, работающие в рамках соответствующей “парадигмы”, образуют некоторую “школу”, очень похожую на художественные школы. Эти “нормальные” фазы прерываются внезапными и радикальными трансформациям – Кун называет их “научными революциями”, – во время которых одна главенствующая теория (например, механика Галилея и Ньютона) заменяется другой (например, механикой Эйнштейна и Гейзенберга)» (http://sbiblio. com/biblio/archive/ tulmin_science).

Главный аргумент против теории Т. Куна сохраняется прежним: эта теория преувеличивае роль научных революций. Они потому не могут рассматриваться в роли локомотива в развитии науки, что происходят чересчур редко.

С. Тулмин пишет в этой же статье: «Какие из реальных интеллектуальных изменении в науке были так глубоки, как куновские “революции”? Единственным примером из истории науки трёх последних столетии, который Кун имел основания привести в своей книге, был переход от классической физики Галилея, Ньютона и Максвелла к физике Эйнштейна и квантовой теории» (там же).

Выходит, что в физике было не четыре революции, как утверждал Т. Кун, а лишь одна единственная. Можем ли мы в таком случае придавать большое значение теории Т. Куна о научных революциях? Нет, не можем. Их объяснительный потенциал очень невысок.

Такой была позиция С. Тулмина. Эта позиция тоже весьма уязвима. Всё дело в числе революций, которые тот или иной историограф науки обнаруживает в исследуемой им науке. Чем больше он их насчитает, тем больше значимость теории Т. Куна. В конечном счёте вопрос о её ценности в науковедении упирается в критерии для определения научной революции. Только один критерий здесь является общим для всех наук: революция в науке – это коренной переворот в прежних представлениях о предмете исследования. Что касается других критериев, то они специфичны в каждой из них. Кроме того, личностный фактор здесь тоже имеет место.

Я хочу привести в связи с этим свой опыт выделения революций в истории европейской лингвистики.

В истории европейского языкознания, по моему мнению, произошло четыре научных революции: две – в рамках ономасиологического направления (с точки зрения говорящего) и две – в рамках семасиологического направления (с точки зрения слушающего).

Первую революцию в рамках ономасиологического направления в европейском языкознании, идущего от модистских грамматик позднего средневековья (Петра Гелийского, Роберта Килвордби, Томаса Эрфуртского и др.), совершили в

XVII веке авторы грамматики Пор-Рояля – Антуан Арно и Клод Лансло. Приблизительно на три пятидесятилетия они утвердили в европейской грамматике синхронизм и универсализм (предполагающий, что все языки отличаются друг от друга только своей звуковой стороной). Основоположники индоевропейской компаративистики, таким образом, направляли критическое острие своего диахронизма как в адрес семасиологических (Ш. Мопа, Ю. Шоттеля, Й. Готшеда и др.), так в адрес и ономасиологических грамматик Нового времени (Н. Бозэ, Ц. Дюмарсэ, Э. Кондильяка, Дж. Хэрриса, Й. Майнера, Й. Аделунга и др.).

Вторую революцию в рамках ономасиологического направления в европейском языкознании совершил в первой трети XIX века Вильгельм фон Гумбольдт. В его концепции, как и в грамматике Пор-Рояля, господствует ономасиологизм, однако суть его революции в истории лингвистической науки состоит в открытии и глубоком обосновании языкового идиоэтнизма. Не отрицая универсального компонента в содержательной стороне языка, он, в отличие от авторов грамматики Пор-Рояля, а также и всех других языковедов, включая компаративистов, сумел увидеть в каждом языке носителя особого мировидения. Тем самым он предвосхитил концепцию языковой картины мира у неогумбольдтианцев в ХХ веке.

Первую революцию в рамках семасиологического направления в европейском языкознании, идущего от александрийцев и их римских последователей (Дионисия Фракийского, Аполлония Дискола, Элия Доната, Присциана и др.) совершили в начале XIX века основоположники индоевропейской компаративистики – Франц Бопп, Якоб Гримм и Расмус Раск. В результате этой революции на смену традиционной семасиологической грамматике, направленной в эпоху Возрождения и Новое время на описание современных языков (у Рамуса, Санкциуса, Ш. Мопа, Б. Джонсона, У. Уолкера, Ю. Шоттеля, Й. Готшеда и мн. др.), пришло сравнительно-историческое языкознание. Его диахронический компаративизм был унаследован в XIX веке, с одной стороны, А. Шляйхером, а с другой, младограмматиками (К. Бругманом, Б. Дельбрюком, Г. Остхофом и др.).

Вторую революцию в рамках семасиологического направления в европейском языкознании совершил в начале ХХ века Фердинанд де Соссюр. Младограмматический диахронизм он заменил на системно-языковой синхронизм. С помощью последнего он стремился выяснить истинный и единственный объект лингвистики, в качестве которого он провозгласил в конечном счёте язык в себе и для себя, резко отграничив его от речи. Структурный семасиологизм и синхронизм Ф. де Соссюра был унаследован в первой половине ХХ века представителями структурализма – Л. Ельмслевым, Н. С. Трубецким, Л. Блумфильдом и др.

В XIX в., таким образом, в европейской лингвистике на положение господствующих выдвинулись две научных парадигмы – бопповская и гумбольдтианская. В ХХ в. место первой из них заняла соссюрианская парадигма. Соссюрианская и гумбольдтианская парадигмы господствуют в европейской лингвистике до сих пор. Ф. де Соссюр и В. Гумбольдт и до сих пор остаются здесь самыми яркими звёздами на лингвистическом небосклоне. Теория первого доминирует в рамках семасиологического направления в европейской лингвистике, а теория другого – в рамках ономасиологического направления.

Я привёл этот фрагмент из своих лингвистических работ неслучайно (см., например, статью «Четыре революции в истории европейской лингвистики» в книге «Дисциплинарно-методологический поход в лингвистике» на стр. 427–432). На своём опыте я вполне убедился в плодотворности теории Т. Куна. Она намного полезнее, чем о ней думал С. Тулмин. Она помогает выделить в истории той или иной науки ключевые фигуры, труды которых действительно сыграли эпохальную роль в истории этой науки. Всё дело только в том, чтобы не ошибиться в определении таких фигур.

Проблему научных революций активно обсуждали главным образом на материале истории физики, но применить идеи Т. Куна к описанию истории других наук охотников до сих пор маловато. Какие революции произошли, например, в истории этики или политологии?

Отбор

Решающую роль в отборе научных теорий играет борьба за их существование в науке. На центральное положение в своей книге С. Тулмин выдвинул борьбу не между отдельными учёными и не критерий истинности по отношению к соперничающим теориям, а борьбу между должностными («профессиналь-ными», «институциональными») авторитетами в науке. Эти авторитеты занимают высокие должности в тех или иных научных организациях. Сами они, как правило, не разбираются в тонкостях теорий, между которыми идёт борьба за существование, однако именно они в конечном счёте и решают, какой теории следует отдать предпочтение.