Terra Tartarara. Это касается лично меня - Захар Прилепин Страница 31

ППШ, автомат Второй мировой, действительно вызывает приятные русскому милитаристскому духу ассоциации; и фильм «Брат» с продолжением отчего-то сразу вспоминается. Но вообще это оружие куда с большей вероятностью могло храниться у бывших латышских партизан, воевавших сами знаете против кого.

Так что еще неизвестно, что там сталось с судьею, кому он поперечен был.

Зато русский ветеран Кононов, герой, умница, железный старик, которого в Латвии долго мурыжили, в наш приезд украшал своей вовсе не старой, очень бодрой и оптимистичной физиономией первые полосы местных газет. Мало того что его, якобы участвовавшего в геноциде местных «лесных братьев», отпустили-таки из тюрьмы, он еще в Европейский суд подал, запросил несусветную сумму компенсации и теперь уверяет, что победа у него в кармане.

Нет, что вы ни говорите, а Латвия — страна свободная. В другом, может, понимании, в западном, — но и в этом значении тоже свобода кое-чего стоит.

На Книжную ярмарку, где я гостил, заглянул президент Латвии, высокий, вполне симпатичный внешне человек. Я хотел было сбежать, но меня поймали и вернули, представив главе Латвии как «будущего русского классика».

— Желаю поскорее им стать! — сказал президент и неспешно пошел дальше; охраны с ним было мало.

Тем временем мы отправились пить вино в местное, прямо посередь ярмарки, кафе, в компании с латышами (как русских кровей, освоившихся и обжившихся там, так и нерусских).

Пока я прикладывался к рюмке, в тридцати метрах от нас вновь образовалась знакомая фигура — президент куда-то шел далее, и за ним то ли два, то ли три охранника. И больше никого вокруг. Все сидели за столиками, и никто даже не оборачивался.

Я говорю:

— Вы это… чего вы это так? Вон ваш президент ходит, ау! Что вы тут свои котлеты потребляете? Если б в России шел президент по ярмарке, никто бы не смел есть, и вокруг него уже стояли бы толпы ликующих и обожающих.

— Мы терпеть его не можем, — ответили мне мои спутники. — Президента у нас вообще никто не любит. А чего его любить? Все производство стоит, половина Латвии уехала на заработки в Англию, цены растут втрое каждый сезон, а зарплаты далеко не теми же темпами поднимают…

— Ну так и у нас то же самое! — хотелось заорать мне. — И это ничего не меняет в отношении людей к власти!

Но я ничего не сказал. Только и делал, что зачарованно смотрел на одинокого президента, на которого почти никто не обращал внимания.

— Запад, — думал я. — О, Запад есть Запад… Восток есть Восток…

Принял увиденное к сведению и пошел дальше.

Заглянул между прочим в местный музей латышской военной славы.

Слава заключалась в том, что жителей этого, по сути, несчастного побережья поочередно били то немцы, то русские, то совсем какие-нибудь эстонцы, а еще чаще первые, вторые и пятые проходили сюда, чтобы посередь латышских земель сразиться друг с другом, но если кто из местных не успевал спрятаться, резво выскочив из своих деревянных башмаков, — ему однозначно не везло.

Лучше всего латыши воевали в компании с кем-то (ну, про латышских стрелков слышали все).

Так вот, все, что мы краем уха слышали, — все правда. Упрямые, жесткие, честные солдаты. Чего они так долго не могли построить свою государственность, я даже не понимаю, а в музее этого мне никто никак не объяснил. Я только видел гравюры, где изображено, как во времена Ивана Грозного русские ратники расстреливают из арбалетов латышских женщин и детей. А где мужчины-то были?

Вечером мы выступали совместно с латышскими поэтами, которые сочиняют, между тем, стихи на русском языке, правда, без рифм. Ну, и русские сегодня тоже не особенно рифмуют, у нас эпоха верлибра, рифмовать в падлу.

С нашей стороны была без обиняков королева слэма Анна Русс, тут вообще особо ловить было некому, но местные не сдавались, тоже жгли как могли, танцевали, приседали и немножко подпрыгивали. Смотрелось иногда трогательно, иногда брутально, к тому же латыши вообще красивые люди, особенно красивые у них женщины, таких, помните, как у Довлатова, даже в московском метро не часто встретишь. А там — ничего, ходят себе по улицам, высокие, как температура.

И вот мы в компании с поэтами и с этими женщинами отправились на финальный званый вечер в честь русских писателей. Такие приемы, надо сказать, случались ежедневно, и кормили на них так, как в России не кормят нигде.

— В России фуршеты кончаются, а здесь нет, — философски заметила Анна Русс, и это было чистой правдой. На фуршетах были бессчетные разноцветные рыбы и разномастные грибы, мясо и фрукты, невыносимо разнообразный алкоголь в таких количествах, что мы ни разу не смогли его допить, что поставило под сомнение миф о русских писателях, которые моря переходят, не закусывая.

Но в последний вечер все было вообще за границами здравого смысла.

— Слушайте, вас всегда тут так кормят? — спросил я у латышского поэта.

— Нас вообще здесь никто не кормит, — ответил он мрачно.

— А что ж сейчас происходит такое?

— А русские приехали — иначе и не может быть.

— Здесь что, так страстно любят Россию? — спросил я возбужденно. Поэт посмотрел на меня почти иронично.

— Втайне все считают, что русские — уроды, — ответил он просто. Я помолчал секунду, отчего-то польщенный.

— А зачем тогда кормят?

— Иначе с русскими нельзя.

Надо ли мне говорить, что во мне все заклокотало от великорусской пьяной гордости после его слов? Вот-де мы какие! Ур-ро-оды! Зато нас кормить надо! А если мы бабу попросим? А? Вот эту, за барной стойкой?

Потом я протрезвел, конечно, чего желаю и всем русским вообще.

Я думаю, что поэт несколько преувеличил. У поэта в глазах вообще должны стоять увеличительные стекла, и между стеклами рыбки плескаться.

И мы не уроды, и они — в глазах русских — тоже вовсе нет.

Сами латыши, когда говорят, что Россия вот-вот их захватит (а они говорят — столь же часто, как мы о стабильности), знают, что все это ерунда. Ну, как наша стабильность. И мы, когда, кривясь, что-то пылим по поводу Прибалтики, тоже внутренне давно остыли. Развлекаемся просто, чтоб о самих себе не помнить, а возбуждения при этом никакого.

Оттого что — все, разошлись как в море корабли. Теперь можем ездить друг к другу в гости. Их Сиськин нам не помеха. А если у нас свой Сиськин заведется, то мы ему тоже в морду дадим. И потом накормим гостей. Вовсе не потому, что они уроды. А потому, что нам есть чему у них поучиться и есть чему их научить. Отличное начало для новой жизни.