Роман с бабочками. Как человек влюбился в насекомое - Шарман Эпт Рассел Страница 30

— Тут, например, создается микрообласть повышенной влажности. Около таких раковин полно сеноедов. Зайдет кто-нибудь, поставит на минутку у раковины ящик — и готово дело!

Кабинет Фила не блещет особым порядком. Из-под завалов хозяин вытаскивает материалы своего нового проекта — выставки семидесяти трех типовых экземпляров дневных бабочек, добытых Генри Уолтером Бейтсом. Фила интересует, как именно Бейтс препарировал своих бабочек и какие меры предосторожности предпринимал, дабы они благополучно добрались до Британского Музея.

— Хотите взглянуть?

Не проходит и доли секунды, как я уже вылетаю вслед за ним из кабинета — вероятно, унося на себе парочку сеноедов.

Фил ведет меня по каньонам из полированного дерева. В музее он работает с 1965 года. В своих статьях он забавно описывает ежегодные конференции видных энтомологов в 60–70-е годы: «Каньоны между шкафами оглашались торжествующими заявлениями типа „Новый рекорд для Шропшира!“, сделанными с безупречным выговором, но с карикатурно чеканной дикцией, которой, по-видимому, в основном и обучают в британских частных школах».

— С чего началось мое увлечение? — переспрашивает он. — Что ж, я не из тех, кто родился с сачком в руках. Трех с половиной лет от роду я еще не выращивал капустниц. Полагаю, в штате Музея естественной истории преобладают те, кого привлекает естественная история. Я же люблю само музейное дело. Мне нравится раскладывать всякие штучки ровными рядами и прикреплять к ним красивые ярлычки. С одинаковым успехом это могли бы быть бабочки или кремневые ружья. Я с упоением составляю описи. У меня высокий порог скуки.

Мы останавливаемся перед нужным шкафом. Фил небрежным жестом выдвигает ящик. Я и не думала, что они такие яркие… Голубая с желтым Nessaea batesii Лазурная Aslerope sapphira.

Фил предполагает, что Бейтс распяливал и накалывал бабочек на булавки в полевых условиях, а затем пересылал торговому агенту, который накалывал их заново, слегка повреждая грудки.

Фил показывает мне поврежденную бабочку.

Не заставляя себя упрашивать, он ведет меня посмотреть птицекрылов — птицекрыл королевы Александры и птицекрыл голиаф также добыты в XIX веке. Зелено-голубые крылья занимают пол-ящика. Громадное брюшко желтое. Зеленый цвет — чистый-чистый, из палитры основных цветов.

Фил обращает мое внимание на пробоины в крыльях некоторых самок. В 1890 году один коллектор описал, как он купался и вдруг увидел птицекрыла. Натуралист поскорее выкарабкался на берег, схватил сачок и голышом понесся по джунглям: «Наступаю босой ногой на острый камень, растягиваюсь на земле, но тут же вскакиваю и продолжаю погоню вдоль пляжа. И наконец, в тот самый момент, когда моя беглянка начинает набирать высоту среди деревьев, настигаю ее и одним хорошо рассчитанным движением ловлю в сачок. Всякий пылкий энтомолог легко вообразит мои чувства в этот момент».

Птицекрыл королевы Александры

Позднее наш счастливый нудист заметил еще нескольких: «Поскольку они держались высоко над деревьями, я решил сбить их мелкой дробью. При мне была двустволка шестнадцатого калибра, в один из стволов которой была вставлена „трубка Морриса“ ^[16] калибра 0,360; с ее-то помощью я и добыл еще двух самок».

Фил задвигает ящик, точно убирает в сейф драгоценности. Птицекрылы уплывают во тьму. Филу нужно вернуться к работе. Он говорит, что Дэвида Картера, еще одного хранителя коллекций, я могу подождать здесь, за столом в конце этого вот коридора, в каньоне между шкафами, совсем рядом с бабочками, собранными Генри Бейтсом. Спасибо, мы отлично провели время. Пока!

Они мне так доверяют, что не боятся оставить без надзора? Неужели это не сон?

Сажусь за стол. Жду Дэвида Картера.

Но тут же вскакиваю и крадусь к ближайшему шкафу.

Медленно, стараясь не шуметь, выдвигаю ящик. Свет падает на ряды крыльев — зеленых в крапинку и красных с разводами. Кремовые тона. Шевроны. Оставляю ящик полуоткрытым и перехожу к другому.

Траурницы, которых в Англии еще называют кэмбервеллскими красавицами. Великолепный дневной павлиний глаз. Нимфалис v-белое.

Иду на цыпочках вдоль деревянных стен каньона, выдвигаю еще два ящика, еще три, еще пять… Калиго, геликониды харитонии, ленточники камилла. Пусть ни один ящик не останется закрытым! Бабочки начинают шевелиться, налегают крыльями на прозрачные крышки, воспаряют яркими призраками в воздух, просачиваясь сквозь стекло.

Я выдвигаю все новые и новые ящики. Комната наполняется бабочками: белянки протодице и голубянки, парусники главки, нимфалиды-стеклокрылки, эрициниды, носатки, птицекрылы. Семела раскланивается с семелой. Две желтушки начинают спариваться.

Слышатся голоса тропиков — крики обезьян и попугаев. Пахнет жасмином.

А я? Сижу себе за столом — тише воды, ниже травы.

Появляется Дэвид Картер. Мы говорим об опасности, которую таят старинные медные булавки: иногда при особом сочетании температуры и атмосферного давления происходит химическая реакция между медью и жирами, и тельце бабочки внезапно взрывается. Дэвид рассказывает, как скрипят шкафы, какие звуки они издают по вечерам, когда он работает здесь в одиночестве. Иногда дерево трескается с громкостью пистолетного выстрела! Обсуждаем исследования — например, недавний запрос от ученых, которые хотят проанализировать ДНК бабочек, добытых в далеком прошлом. Они интересовались, не найдется ли у музея «бесхозной ножки».

Мы переходим с этажа на этаж хранилища, и я признаюсь:

— Мы уже столько прошли, а я никак не научусь тут ориентироваться.

— Ага, — кивает Дэвид, — я лично научился только через несколько лет.

И вот он открывает своими ключами серый стальной сейф. Здесь хранится часть собрания Джеймса Петивера, которое передал музею сэр Ханс Слоун, купивший эту коллекцию в начале XVIII века. Слоуна так ужаснули характерные для Петивера «повадки птицы-шалашника» — коллекция представляла собой множество стеллажей, на которых громоздились беспорядочные груды самых разнородных вещей, — что он тут же нанял специального человека для консервации экземпляров. И вот теперь я рассматриваю трехсотлетних желтушек, спрессованных между тонкими листами прозрачной слюды. Желтушки все еще горят тем ослепительным огнем, которому они обязаны своим английским названием — sulfurs, «серные бабочки».

Где-то здесь — перламутровка, которую прислала своему другу и наставнику Элинор Глэнвилль. Прислала после того, как второй муж на время оставил ее в покое, до того, как он похитил ее сына и начал угрожать другим детям — во времена, когда Элинор еще не путала своих детей с эльфами. Перламутровка глэнвилль никогда не встречалась в Англии часто. Она и сегодня здесь редкость — ее никогда не видели за пределами одного небольшого ареала на южном побережье.