Класс: путеводитель по статусной системе Америки - Пол Фассел Страница 3

Особой опасностью, подстерегающей классовую ситуацию в Америке – где все меняется так быстро, а призы достаются любому везунчику, – оказывается разочарование, за которым по пятам следует зависть. Поскольку миф создает впечатление, будто ты запросто можешь проложить себе путь к вершинам, горечь разочарования оказывается особенно сильной, когда ты понимаешь, что заперт в ловушках классовой системы – которая, как тебя уже почти убедили, совершенно не важна. Когда, миновав молодость и вступив в зрелые годы, некоторые обнаруживают, что их возможности социального восхождения сдерживаются ограничениями, порожденными такими, казалось бы, не относящимися к делу факторами, как наследственность, окружение в раннем возрасте и социальный класс ближайших предков, они впадают в нечто вроде отчаяния – которое, пусть и протекает обычно в секрете, от этого не становится менее разрушительным.

Де Токвиль предвидел подобного рода душевные муки. Он пишет: «Во времена демократии люди испытывают значительно более сильные удовольствия, чем люди, живущие в века аристократического правления, и – что еще более важно – эти удовольствия становятся доступными неизмеримо большему числу людей». Однако далее добавляет: в эгалитарной атмосфере «надежды и желания людей исполняются значительно реже, их души испытывают значительно более сильные волнения и беспокойство и их заботы становятся более изматывающими» ⁸.

А за несбывшимися надеждами приходит зависть. В этой стране никогда не следует недооценивать силу примитивной классовой зависти, стоящую за подлыми и даже преступными деяниями, – закипающую в результате разочарования в официальном мифе об отсутствии классов. Человек, парковавший свой роскошный автомобиль в большом городе, а по возвращении обнаруживший, что все окна разбиты, радиоантенна вырвана с корнем, сразу поймет, что я имею в виду. Сенатор Джозеф Р. Макарти, выступавший в 1950 году в Западной Вирджинии, прибегнул к языку, практически не оставляющему сомнений в том, что он в действительности хотел сказать: не столько «коммунизм», сколько зависть к высше-среднему и высшему классам. «Нацию предают не самые обделенные и не представители меньшинств, – заявил он, – а те, кто наслаждается всеми преимуществами… – те, кому достались лучшие дома, образование в лучших университетах…» Доведенная до определенного градуса, классовая зависть порождает мстительный эгалитаризм – юморист Роджер Прайс в книге «Великая революция выскочек» ⁹ так описывает его отличие от «демократии»: «Демократия от всех своих граждан требует начинать гонку в одной точке. Эгалитаризм же настойчиво требует, чтобы все они финишировали в одной точке». И тут мы получаем картину, которую Лесли Хартли высмеивает в романе «Лицевая справедливость» (1960) ¹⁰ – о «предубеждении против привлекательной внешности» в некоем обществе будущего, чем-то напоминающем наше: неравенство, порожденное внешностью, искореняют государственные пластические хирурги – но их скальпель не добавляет каждому красоты, а, напротив, делает всех одинаково невзрачными.

Несмотря на то что политически и юридически мы проповедуем равенство, на уровне индивидуального восприятия и понимания – редко высказывая их публично – мы склонны выстраивать вертикальные конструкции и требовать принципиальных различий по их ценности. Независимо от того, что мы говорим о равенстве, полагаю, каждый в какой-то момент приближается к состоянию, когда остается лишь повторить за Оскаром Уайльдом: «братство людское – не пустая выдумка поэтов, а самая гнетущая и гнусная реальность». Как будто в глубочайших тайниках души мы мечтаем не о спекшейся в комок массе, а о различимости. Анализ и разделение представляются нам интересными, тогда как синтез – скучным.

Хотя федеральное правительство отрицает явную иерархию социальных классов, оно тем не менее признает: да, по закону мы все равны, но практически во всех прочих отношениях – нет. Отсюда возникают и 18 категорий государственных служащих – от категории 1 (посыльный и ему подобные), категории 2 (почтовый клерк), 5 (секретарь), 9 (фармацевт) до категории 14 (юрист) и, наконец, 16, 17 и 18 (управленцы высшего звена). Социальная иерархия занятий хорошо заметна в строительном бизнесе: на дне здесь «грязная работа», или попросту экскавация; посередине – строительство канализационных стоков, дорог и туннелей; а на вершине – строительство зданий (чем выше здание, тем выше и позиция строителя). Продавцы «эксклюзивных письменных столов» и дополняющей их офисной мебели знают: и они, и их клиенты взаимно придерживаются жесткой «классовой» иерархии. Сначала следуют столы из дуба, затем – орехового дерева. Ступенькой выше пойдет красное дерево – это «высше-средний класс», если угодно. И наконец, мы приближаемся к верхушке – тиковому дереву. Если же взять социальные функции дам в армии, то разливать кофе – прерогатива супруги старшего офицера, ибо, как знает каждая леди, кофе имеет более высокий ранг по сравнению с чаем.

Рис. 1. Сцена из жизни американской армии: жена старшего офицера (обратите внимание на наряд, характерный для псевдовысше-среднего класса) разливает кофе женам младших офицеров

Похоже, что и нет такого места, куда не проникли бы иерархические лестницы статусов. Взять музыкальные инструменты. Принятое в симфоническом оркестре ранжирование музыкантов отражает сложность и степень утонченности различных музыкальных инструментов: на вершине – струнные смычковые, сразу следом – деревянные, затем медные духовые и, наконец, в самом низу иерархии – ударные. По шкале сложности аккордеон оказывается ближе к дну, а скрипка – к вершине. Иной вариант приписать музыкальным инструментам нечто вроде «социального класса» – посмотреть на них с точки зрения престижности группы, в которой этот инструмент обычно играет. Как заметил композитор Эдвард Коун, «если вы играете на скрипке, вы можете играть и в струнном квартете, и в симфоническом оркестре, но едва ли в джазовом коллективе и уж точно не в военном оркестре или в составе марширующей сборной на спортивных соревнованиях. Среди деревянных духовых инструментов флейта и гобой, играющие, как правило, в симфоническом оркестре, считаются “лучше” кларнета, который может играть и симфонию, и джаз, и выдувать бодрые спортивные марши. Среди медных духовых инструментов самый высокий статус – у валторны, ибо она не замечена в джазовом исполнении. Среди ударных главенствуют литавры – по той же причине». Кроме того, чем ниже ноты, которые выдает инструмент, тем ниже он классом, поскольку играть на басовых инструментах обычно легче (исключение составляет фагот). Таким образом, сузафон оказывается в иерархии ниже фанфар, контрабас – ниже скрипки, и т.д. Если вам скажут: «Мой мальчик берет уроки игры на тромбоне», вам будет несколько труднее сдержать улыбку, нежели вы бы услышали: «Мой мальчик берет уроки игры на флейте». И напротив, услышать «Мой мальчик берет уроки игры на виоле да гамба» означает, что на вас направлен мощный сигнал, указывающий на классовую принадлежность – вроде того, какой подает увлеченность антиквариатом, музеями, галереями и всевозможным «образованием». Гитары (кроме случаев «классической» – то есть архаической – игры) расположены у подножия иерархии, и именно поэтому в 1960-х и 1970-х годах молодые люди так часто намеренно использовали их как орудие классовой деградации. Гитара – ассоциирующаяся с цыганами, пастухами и прочими персонажами, не имеющими определенного места жительства и не обремененными ни наследством, ни, что тоже не редкость, собственноручно заработанными деньгами, – была прекрасным инструментом, чтобы ясно выразить стремление этой молодежи вырваться из клетки высше-среднего и среднего классов.