Политики природы. Как привить наукам демократию - Брюно Латур Страница 26

На наше счастье, это почтенное определение не обладает устойчивостью, которую, как может показаться, ей придает многовековая патина. Честно говоря, оно уже основательно изъедено червями и может протянуть еще немного только за счет полемики, которая возникает вокруг нее. Лишенные претензий на описание определенных сфер бытия, «объект и «субъект» сводятся к двусмысленным ролям, которые позволяют сопротивляться их чудовищной, как принято думать, встрече. Чем в действительности является субъект? Тем, что не поддается натурализации. Чем является объект? Тем, что не поддается субъективации. Как мифологические близнецы, они ведут войну и являются наследниками разделения на две бессильные ассамблеи, от которого мы уже отказались выше. Меняя Конституцию, мы узнаем, как нам избавиться от давно надоевшей дискуссии об объектах и субъектах.

Если вы настаиваете, что свободны, а вам надменно заявляют, что вы всего лишь мешок с аминокислотами и протеинами, вы, конечно же, будете отчаянно сопротивляться подобной редукции, гордо заявляя о неписаных правах субъекта. «Человек – это не вещь!» – скажете вы, стукнув кулаком по столу. И будете правы. Если вы укажете на существование неоспоримого факта, а вам надменно заявляют, что вы подтасовали этот факт, руководствуясь своими предрассудками, и речь идет «всего лишь о социальном конструировании», то вы изо всех сил будете сопротивляться этой редукции, на этот раз поддерживая автономию Науки против любого субъективного давления. «Факты – упрямая штука!» – скажете вы, опять стукнув кулаком. И вы опять будете правы. Чтобы избежать встречи с одним монстром, мы готовы защищать другого, но это двоякое сопротивление является крайним средством. Чтобы участвовать в подобных схватках и изнурять себя, постоянно стуча кулаком по столу, нужно, чтобы больше не было никакой гражданской жизни; для этого нужно согласиться сойти в Пещеру и приковать себя цепями.

Предположите теперь, что вам показали ассоциацию людей и нелюдéй, точный состав которой никто пока не знает, однако серия испытаний позволяет утверждать, что они действуют, то есть просто изменяют других акторов посредством серии простейших трансформаций, перечень которых можно составить при помощи отчета о произведенных опытах. Таково минималистское, светское и неполемическое определение того, что действует (81).

Идет ли речь об объектах? Ни в коем случае. Всякий не-человек, претендующий на существование, оказывается в окружении целой свиты «белых халатов» и множества других профессионалов, которые указывают на инструменты, ситуации, протоколы до того, как мы сможем понять, кто говорит и насколько весом его авторитет. Здесь имеются акторы, или, чтобы избавить этот термин от малейших признаков антропоморфизма, актанты, действующие агенты, интерференты. Идет ли речь о субъектах? В еще меньшей степени. Существуют лаборатории, участки, ситуации, эффекты, которые никак не могут быть сведены к серии действий, которые до сих пор были предусмотрены для субъекта. Мы снова узнаем рискованные соединения•, которые встречались нам в предыдущей главе, умножение которых, как мы уже заметили, свидетельствует о глубине экологических кризисов.

Если вместо того, чтобы реагировать на резкий выпад объекта или субъекта, вам предложат гражданский способ ассоциации людей и нелюдéй в состоянии неопределенности, то вам незачем будет возмущаться, стуча кулаком по столу, в ритме двух модальностей реализма (82). Ни один бесспорный аргумент не сведет вас до уровня вещи. Речевой механизм как раз будет весьма прозрачным и окажется задействован во вполне определенных ученых спорах. Речь идет не о том, чтобы заменить серию действий, традиционно ассоциирующуюся с субъектом, на упрощенную серию, которая подвергнет ее редукции. Напротив, предлагаемые вам ассоциации хотят добавить к первому перечню куда более длинный перечень претендентов на осуществление деятельности. Отвергает ли сам факт того, что механизм речи становится более прозрачным, обвинения в сведении его к социальному конструированию, предрассудкам, аффектам, мнениям – всему тому, что заставляет вас протестовать против власти субъективности? Ни в коем случае, так как теперь предлагаемые вам ассоциации не сводят серию действий к серии предрассудков, интересов, социальных аффектов, которые уже были зафиксированы; они всего лишь вежливо предлагают вам расширить репертуар действий при помощи перечня более длинного, чем тот, которым мы располагали до сих пор.

Мы утверждаем, что этого довольно безобидного понятия о серии простейших действий из короткого или длинного перечней вполне достаточно, чтобы смешать карты в игре между людьми и нелюдьми́ и показать им выход из вековой войны, которую с таким воодушевлением ведут объекты и субъекты, причем одни собираются под знаменами природы, а другие хотят объединиться под эгидой общества. Отчетливое преимущество понятия из более длинного или короткого перечня заключается в его банальности. Оно ведет скромную, гражданскую, общественную жизнь, вдали от канонады бесконечной холодной войны, которую ведут между собой субъект и объект, а также другой, еще более бесконечной войны, которую ведут против всех остальных претендующие на то, чтобы «выйти за пределы» противопоставления объекта и субъекта.

Теперь мы понимаем, что расширение коллектива позволяет осуществить новую презентацию людей и нелюдéй, отличную от той, что требовалась во время холодной войны между объектами и субъектами (83). Они все время играли с нулевой суммой: то, что теряли одни, немедленно приобретали другие, и наоборот. Что касается людей и нелюдéй, то они могут взаимно дополнять друг друга, не требуя уничтожить своего визави. Говоря иными словами: объекты и субъекты никогда не могут вступить в ассоциацию, а люди и нелю́ди способны это сделать. Как только мы перестанем принимать нелюдéй за объекты и позволим им влиться в коллектив в качестве новых членов, чьи контуры пока не определены и которые сомневаются, дрожат, приводят в смущение, мы не сможем, стоит это признать, присвоить им статус акторов•. Если мы будем буквально понимать термин ассоциация•, то у нас больше не будет повода отказывать им также в статусе социальных акторов. Традиция отказывала им в этом звании, присваивая его субъектам, которые действовали в мире, в определенных рамках, в окружении вещей. Но теперь мы понимаем, что этот отказ был связан с паническим страхом, что человек окажется сведен к вещи или же, наоборот, что предрассудки социальных акторов ограничат доступ к вещам. Чтобы избежать подобной реификации, равно как и социального конструктивизма, необходимо было внимательно патрулировать границу между социальными акторами и объектами: таков был сюжет всех этих фильмов ужасов, снятых в Пещере.

Эти страхи теперь беспочвенны, если то, что постучало в дверь приходит не в виде полемики об объектах с заклеенными ртами, а в виде экологии (84) сложного и растерянного не-человека, который вступает в отношения с коллективом и понемногу социализируется в лаборатории при помощи различного оборудования. Нет ничего проще, чем составлять все более длинные перечни актантов, притом что мы никогда не могли уладить отношения между объектами и социальными акторами, какие бы диалектические пируэты мы для этого ни проделывали и какими бы ловкими мы себя ни считали. Создать ассоциацию социальных акторов с другими социальными акторами – вот более реальная задача, справиться с которой нам уже никто не помешает.