Этот безумный мир. «Сумасшедший я или все вокруг меня?» - Альберт Эйнштейн Страница 26

Все основатели той школы мысли, из которой вырос фашизм, имеют определенные общие характеристики. Они ищут добро скорее в воле, чем в чувстве или знании; они ценят силу больше, чем счастье; они предпочитают принуждение дискуссии, войну — миру, аристократию — демократии, пропаганду — научной беспристрастности. Они поддерживают спартанскую форму аскетизма в противоположность христианской форме, т. е. они рассматривают аскетизм как средство достижения господства над другими, а не как самодисциплину, которая способствует добродетели и дает счастье только в другом мире. Позднее некоторые из них прониклись популярным дарвинизмом и считали борьбу за существование источником появления высших существ; но это скорее борьба между расами, чем между личностями, такая, которую поддерживали апостолы свободной конкуренции. Удовольствие и знание, рассматриваемые в качестве целей, кажутся им чрезмерно пассивными. Удовольствие они подменяют славой, а знания — прагматическим утверждением, что то, чего они желают, истинно. У Фихте, Карлейля и Мадзини эти доктрины еще окутаны мантией традиционного моралистического ханжества; у Ницше они впервые выступают неприкрыто и бесстыдно.

Фихте получил меньшую, чем ему надлежит, долю кредита в открытии этого великого движения. Он начинал как абстрактный метафизик, но затем показал даже определенно деспотичный и эгоистичный характер. Вся его философия развивалась из предположения «Я — это Я», или, как он говорит: «Эго само себя постулирует, и оно есть в результате этого простого утверждения себя, это и действующая сила, и результат действия, активность и то, что является результатом действия, Я есть выражает делодействие (Tathandlung). Эго есть, потому что оно само себя постулировало».

Эго, согласно этой теории, существует потому, что оно выражает волю к существованию. Теперь представляется, что нон-Эго также существует потому, что этого желает Эго, но нон-Эго, порожденное таким образом, никогда не станет действительно внешним по отношению к Эго, которое определяет его постулирование. Людовик XIV говорил: «Государство — это я», Фихте говорил: «Вселенная — это я». Как заметил Гейне, сравнивая Канта и Робеспьера, «в сравнении с нами, немцами, вы, французы, банальны и посредственны».

Позднее Фихте действительно объяснял, что когда он говорит «Я», он имеет в виду «Бог», но это не вполне убеждает читателя.

Когда в результате битвы при Йене Фихте пришлось бежать из Берлина, он начал думать, что слишком энергично утверждал нон-Эго в лице Наполеона. По возвращении в 1807 г. он представил свое знаменитое «Обращение к немецкому народу», в котором впервые была изложена доктрина национализма. Это обращение начинается с объяснения того, что немцы выше всех остальных современников, потому что только они имеют чистый язык (язык без примесей). (Русские, турки и китайцы, не говоря уже об эскимосах и готтентотах, тоже имеют чистые языки, но они не упоминаются в исторической книге Фихте.) Чистота немецкого языка делает немцев исключительно способными к глубоким размышлениям. Фихте заключает, что «иметь характер и быть немцем, без сомнения, значит одно и то же». Но если немецкий характер нужно ограждать от иностранного развращающего влияния, и если немецкий народ должен быть способен действовать как единое целое, то должен быть новый тип образования, который будет «формировать немцев в единое тело». Новое образование, говорит он, «должно состоять существенным образом в том, чтобы полностью уничтожить свободу воли». Он добавляет, что воля — «это неотъемлемая сущность человека».

Не нужно внешней торговли помимо того, что является абсолютно необходимым. Нужна всеобщая военная служба: каждый обязан сражаться не за материальное благосостояние, не за свободу, не в защиту конституции, но под влиянием импульса «жадного пламени высшего патриотизма, которым объята нация, как покровом вечности, за который благородный человек радостно пожертвует собой, а подлый человек, который существует единственно ради других, тем более должен пожертвовать собой».

Эта доктрина, говорящая, что «благородный» человек — цель человечества, и что «неблагородный» человек не может предъявлять свои права на что-либо, — это суть современных нападок на демократию. Христианство учило, что каждый человек имеет бессмертную душу, и что в этом отношении все люди равны. Теория «прав человека» была только развитием христианской доктрины. Утилитаризм, несмотря на то, что он не допускал абсолютных «прав» для личности, придавал одинаковое значение счастью как одного человека, так и другого; таким образом, он приводил к демократии, так же как и доктрина естественных прав. Но Фихте, являясь своего рода политическим кальвинистом, выделял определенных людей как избранных и признавал негодными всех остальных.

Сложность, конечно, состояла в том, чтобы узнать, кто является избранным. В мире, в котором доктрина Фихте была бы повсеместно принята, каждый человек думал бы, что он «благородный», и присоединился бы к определенной партии людей, подобных ему самому, чтобы разделить часть своего величия. Эти люди могут принадлежать к его нации, как в случае с Фихте, или к его классу, как это происходит у коммунистического пролетариата, или к его семье, как у Наполеона. Не существует объективного критерия «благородства», кроме успеха в войне, поэтому война — необходимый результат этой доктрины.

* * *

Мировоззрение Карлейля в основном выводимо из мировоззрения Фихте, который имел на него сильное и единовластное влияние. Но Карлейль добавил нечто, что с тех пор стало характерной чертой всей школы: разновидность социализма и заботу о пролетариате, в основе которой на самом деле лежала неприязнь к капитализму и нуворишам. Карлейль делал это так хорошо, что ввел в заблуждение даже Энгельса, чья книга об английском рабочем классе 1844 г. упоминает его с наилучшей похвалой. Учитывая это, мы едва ли можем удивляться тому, что множество людей поверили в социалистический фасад национал-социализма.

Карлейль на самом деле все еще продолжает одурачивать людей. Его «культ героя» звучит очень возвышенно. Мы нуждаемся, говорит он, не в выборах парламента, а в «королях-героях, да и весь мир не без героев». Чтобы понять это, нужно изучить воплощение данных идей в действительности. Карлейль в книге «Прошлое и настоящее» показывает аббата XII в. Самсона как пример, но любой человек, не желающий принимать это на веру, прочитав «Хроники Жослина Бракелонда», обнаружит, что аббат был беспринципным негодяем, сочетавшим в себе пороки деспотичного лендлорда с недостатками мелочного крючкотворца-стряпчего.

Другие герои Карлейля по меньшей мере так же сомнительны. Кромвелевская резня в Ирландии подвигла его на следующее замечание: «Но во времена Оливера (Кромвеля) продолжала существовать вера в Божью кару, во времена Оливера не было еще безумной тарабарщины „упразднения Главного наказания“, жан-жаковской филантропии, и всеобщая притворная чувствительность в этом мире все еще так же полна греха… Только в последнем декадентском поколении… может быть, такая беспорядочная мешанина Добра и Зла во всеобщую слащавость окажет воздействие на нашу землю». О большинстве других его героев, таких как Фридрих Великий, д-р Франсиа и губернатор Ирландии, необходимо сказать, что их общей характеристикой была жажда крови.