Эстетика - Вольтер Страница 23

Меня укрепляет во мнении, что Гомер происходил из греческой колонии, расположенной в Смирне, изобилие метафор и описаний в восточном стиле. Земля, что громыхает под ногами движущейся армии подобно молниям Юпитера, которые сотрясают гору, где погребен гигант Тифей, ветер, что проносится, чернее ночи, вместе с бурями, Марс и Минерва с их свитой из Ужаса, Бегства и ненасытной Распри, сестры и подруги братоубийственного бога войны, который поднимается, едва ее завидит, и, попирая ногами землю, достигает небес своим надменным челом; в «Илиаде» полно образов такого рода, это и побудило скульптора Бушардона ^[153] оказать: «Читая Гомера, я ощутил себя ростом в десять футов».

Поэма Гомера, для нас вовсе не интересная, высоко ценилась греками. Боги Гомера смешны, если взглянуть разумно, но не таков взгляд суеверия. Мы смеемся и пожимаем плечами при виде богов, которые оскорбляют друг друга, сражаются между собой, сражаются с людьми, страдают от ран, истекают кровью, но таковы были древние верования Греции и почти всех азиатских народов. Каждая нация, каждая малая народность имела свое особое божество, предводительствовавшее ею в битвах.

Обитатели заоблачных высей и звезд, которые, как полагали, живут за облаками, ведут между собой жестокую войну. Война ангелов против ангелов с незапамятных времен лежит в основе религии браминов. Война Титанов, сынов неба и земли, против богов, господствовавших на Олимпе, была первым мифом греческой религии. Тифон у египтян бился с Оширетом, именуемым нами Озирисом, и рассек его на куски.

Г-жа Дасье в своем предисловии к «Илиаде» весьма разумно замечает, вслед за Евстафием, епископом Фессалоникийским ^[154], и Юэ, епископом Авраншским, что у всех народов, живших по соседству с древними евреями, были свои боги, покровители воинства. В самом деле, разве не говорит Иеффай аммонитянам: «Не владеете ли вы тем, что дал вам Хамос, бог ваш? И мы владеем всем тем, что дал нам в наследие господь бог наш».

И разве мы не видим бога иудеев побеждающим в горах, но терпящим поражение в долинах?

Что до людей, сражающихся с бессмертными, то это также одна из идей общепринятых; Иаков бьется ночь напролет с ангелом, посланным богом, и если Юпитер посылает лживый сон предводителю греков, то господь посылает лживого духа царю Ахаву. Символы такого рода встречались часто и никого не удивляли. Следовательно, Гомер изобразил свой век, изобразить века грядущие он и не мог.

Мы вынуждены повторить здесь, что затея Ламотта унизить Гомера и перевести его достаточно странна, еще более странно было сокращать Гомера с целью его исправить. Вместо того чтобы распалить свой гений, попытавшись передать великолепные картины, созданные Гомером, Ламотт захотел придать ему остроумия: такова мания большинства французов, им достаточно какой-нибудь игры слов, которую они именуют «остротой», ничтожной антитезы, поверхностного противопоставления. Расин и Буало редко платили дань этому пороку. Но сколько авторов, сколько людей даже одаренных отдало дань детским шалостям, которые истощают и ослабляют все виды красноречия! […]

Гомер не лишен крупных недостатков, это признает Гораций ^[155], в этом сходятся все люди со вкусом; только комментатор может быть ослеплен настолько, чтоб их не замечать. Даже Поп, сам переводивший греческого поэта ^[156], пишет, что «это сельский край, обширный, но невозделанный, где путнику попадаются естественные красоты всякого рода, расположенные без того порядка, в котором являются они в саду, разбитом по правилам, это изобильный питомник, где есть посадки всех плодов, величественное древо, раскинувшее свои ветви слишком широко и требующее подрезки».

Г-жа Дасье принимает сторону обширного края, питомника и древа, она хочет, чтобы ничто не подрезалось. Нет сомнений, что г-жа Дасье возвышалась над своим полом, что она, как и ее супруг, имела большие заслуги перед литературой, но, обратясь в мужчину, она обратилась в комментатора и в этой роли зашла столь далеко, что побуждает счесть Гомера дурным поэтом. Она проявила такое упрямство, что оказалась неправа даже в споре с г. де Ламоттом. Она накинулась на него, как школьный наставник, а Ламотт ей ответил, как то сделала бы учтивая и остроумная женщина. Он перевел «Илиаду» весьма худо, но против г-жи Дасье выступил отменно.

Мы не станем говорить здесь об «Одиссее», которой коснемся, когда дойдем до Ариосто.