Уникальная система изометрических упражнений Железного Самсона - Юрий Шапошников Страница 21

Тут все было иначе. Лагерь хорошо охранялся, бараки были оцеплены колючей проволокой. Кормили плохо.

Он снова стал готовиться к побегу. Но теперь у Шуры был единомышленник, земляк по фамилии Ашаев. Живой, как ртуть, неугомонный татарин просто не мог жить за колючей проволокой. Он готов был сейчас же бежать, без всякой подготовки.

Шура рассуждал трезвее. Прежде всего нужно было скопить немного денег. За деньги можно достать если не карту, так хотя бы компас и немного провизии.

Однажды Александр разговорился с охранником Яном, добродушным чехом, неплохо владеющим русским языком. Чех оказался в прошлом цирковым борцом, и им нашлось о чем поговорить.

Охранник был не прочь заработать за счет заключенных, которые в свободное время занимались ремеслами – кто сапожничал, кто столярничал, кто мастерил разные поделки. Сбывать эти кустарные изделия в близлежащие деревушки было выгодно. Конвоиры на этом неплохо наживались.

Шура занялся резьбой по дереву. Сделанные им деревянные ложки, чарки, бадейки продавал чех оптом и в розницу. По договору одна треть доходов шла Шуре. Так вскоре удалось сколотить немного денег. Теперь нужно было добыть карту или компас.

Заговорил он об этом с Яном.

– Зачем тебе компас? – спросил тот.

– Чтобы точно знать, в какой стороне находится родина. Представляешь, Ян, – морочил Шура голову конвоиру, – просыпаюсь я утром, смотрю на стрелку и вижу – там моя страна. А если человек точно знает, где его родина, ему легче сидеть взаперти.

Ян заломил несусветную цену, но через два дня принес Шуре игрушечный компас.

Теперь оставалась колючая проволока, увешанная звонками и жестянками. Стоило лишь прикоснуться к изгороди, как поднимался неистовый звон (в то время немецкие специалисты еще не додумались подводить к колючей проволоке электрический ток высокого напряжения, как начали они это делать 20 лет спустя).

Путь за проволоку был один – подкоп. Но как его сделать на глазах у охраны? И тут на помощь пришла странная причуда коменданта лагеря.

Майор фон Путлиц был англоман. Трудно представить себе что-либо более несуразное, нежели рыжий толстомясый прусский майор, из кожи вон лезущий, чтобы быть похожим на английского лорда.

О странном увлечении майора знали все – от заключенных до его начальников. Над майором посмеивались потихоньку. И не больше. Считалось, что его любовь ко всему английскому – причуда аристократа.

У майора было немало забавных идей. Он завел у себя перед домом настоящий английский газон, по утрам ездил вокруг лагеря на кровной кобыле, вырядившись в жокейские бриджи и картузик, курил английскую трубку и изъяснялся с помощью малопонятной англопрусской смеси слов.

Этого Путлицу казалось мало. Он решил, что все военнопленные должны играть в гольф. Не будь эта идея совершенно идиотской, ее можно было бы принять за изощреннейшее изуверство – измученные непосильной работой, плохо накормленные, оборванные военнопленные, мечтающие добраться до завшивленных нар, лупят клюшками мяч на потеху и радость коменданту.

Но гольф так гольф. За решеткой выбирать не приходится. И они играли, играли с ненавистью, стиснув зубы. Играли потому, что иначе – карцер.

Александр решил использовать причуду коменданта в своих целях. С лопатой в руках он несколько вечеров подряд копал землю вдоль колючей проволоки. Охрана была убеждена, что он роет ямки для гольфа. На самом деле он искал мягкий грунт, свободный от камней и корней деревьев.

Наконец место будущего подкопа было определено. В безлунную глухую ночь Шура и Ашаев вышли из барака и начали рыть лаз. Они трудились около четырех часов, уже был близок выход, как вдруг услышали гортанную перекличку патрулей. Беглецы затаились, стараясь как можно глубже вжаться в землю.

Их спасла темная ночь. Патруль, потоптавшись, ушел, Шура с Ашаевым продолжали работу.

Они выбрались из своей норы в полуметре от проволоки, усталые, обессиленные. Впереди еще километров десять до леса – позади уже сереет утренним светом небо.

Пришлось пуститься бегом. Трудно представить себе этот кросс двух изможденных людей. Когда Ашаев падал, Шура, сам еле передвигавший ноги, подхватывал его и тащил, тащил из последних сил. Нужно успеть в лес до рассвета, пока не увидит охрана.

Они упали у первых деревьев. Никакая сила в мире не могла заставить их двинуться дальше. Всходило солнце, заливая безжалостным светом все вокруг. Здесь они и уснули.

Проснувшись, увидели солнце в зените. Погони не оказалось. Подкрепившись, беглецы углубились в лес. Очень хотелось пить, язык прилипал к гортани. Но ни ручья, ни лужицы не попадалось. Пожевали сырого мха. Пить захотелось еще больше.

Их схватили через три дня, когда они вышли из леса и попросили напиться в крайнем доме небольшой деревушки.

Патруль полевой жандармерии сначала зверски избил Шуру и Ашаева шомполами, а потом, привязав их к спинам лошадей, повез в ближайшую комендатуру. Там беглецов бросили в сырой и холодный подвал.

Обратный путь в лагерь занял всего несколько часов. В лагере снова шомпола и снова подвал. Когда они очнулись, оказалось, что все пережитое – лишь начало истязаний. На другой день им надели ручные кандалы и за эти наручники подвесили к потолку. И снова били, били, били… Целую неделю. Потом Шуру вывели из подвала, втолкнули в кузов повозки и повезли. Ашаева ему больше увидеть не привелось.

Покинув лагерный подвал утром, к вечеру Шура оказался в еще худшем подвале окружной тюрьмы. Там он разделил камеру со словаком Людвигом. Людвиг оказался художником.

Обоим им грозила смерть. Шуре – за бегство из лагеря, Людвигу – за дезертирство. Естественно, что оба они думали о побеге.

Случай подвернулся неожиданно. Людвиг огрызком карандаша нацарапал на стене портрет караульного офицера. Солдат, разносивший баланду, увидел этот рисунок и пригрозил обоим карцером. На следующий день в камеру явился сам начальник. Ему портрет понравился.

– Ты будешь писать меня ф польный рост, – ткнул он пальцем Людвигу в грудь и направился к двери.

– Но мне нужен помощник, – крикнул Людвиг ему в спину.

Теперь их выводили на два часа в день в одну из верхних пустующих камер. Караульный офицер приходил туда на полчаса позировать, после чего Шура и Людвиг оставались одни.

Нужно было действовать.

Обязанности они распределили строго: когда начальник тюрьмы уходил и Людвиг работал над портретом, Шура расшатывал решетку. Слава богу, прутья были потоньше тех, что он гнул на тренировках. Но расширить пространство между ними настолько, чтобы можно было пролезть взрослому мужчине, оказалось делом нелегким. Шура трудился четыре дня. Задача осложнялась тем, что после каждого «сеанса» он должен был придавать решетке первоначальный вид – иначе это бросилось бы в глаза конвоирам.

И вот однажды, среди бела дня они с Людвигом протиснулись сквозь решетку и спрыгнули в глухой переулок. Дальше пути беглецов разошлись. Людвиг пошел в сторону железнодорожной линии. Александр отправился… в цирк.