Главный рубильник. Расцвет и гибель информационных империй от радио до интернета - Тим Ву Страница 20

Установка «Одна компания, одна система» открыла взгляд Вейла на концепцию коммуникационной монополии. Однако адвокатам Bell, разумеется, не улыбалась перспектива работать под девизом, который звучал как насмешка над антимонопольным законодательством.

В 1910-х гг. американские законы вроде Акта Шермана, самого широкого законодательного акта, были еще достаточно новыми попытками сдержать тресты, утвердившие свое господство в таких отраслях, как нефть, сталь и железные дороги. Закон запрещал «соглашения, ограничивающие торговлю», и наказывал монополистов, которые попирали его предписания. Администрации Рузвельта и Тафта начали активно использовать силу этого закона в начале 1900-х гг. Ситуация достигла пика в 1909 г., когда Министерство юстиции привлекло к ответственности Standard Oil и Джона Рокфеллера за действия, которые не сильно отличались от кампании Bell против Независимых. Вынесенный вердикт разбил Standard Oil на 35 частей.

За год до этого представители администрации Тафта пришли к AT&T, чтобы начать дело, которое пахло неизбежным расследованием и судебным процессом против компании по поводу концентрации телефонной отрасли. Но с первой встречи судьи и AT&T мы наблюдаем картину, которая появится снова и снова в истории коммуникаций. Государство начало тщательно обдумывать, как лучше поступить: благословить или разрушить власть монополии. Тем самым, по сути, решался вопрос, будет ли отдана отрасль под чей-то контроль. Теодор Вейл оказался верховным жрецом, заручившимся благословением государства на монопольное доминирование.

Угроза, исходившая от Министерства юстиции, едва ли была мнимой. Подобно Bell, кинематографический трест Томаса Эдисона (о котором пойдет речь в другой главе) тоже привлек внимание государства, стал мишенью атаки и был расформирован в 1915 г. Имелись все основания ожидать такой же судьбы для системы Bell. Но как раз в этот момент Вейл применил совершенно неожиданный и оригинальный ход.

Сегодня это сложно себе представить, но Вейл повернулся лицом к правительству, согласился поставить себе рамки и попросил, чтобы его регулировали. Bell приняла тарифы, установленные правительством, а взамен просила лишь, чтобы регулирование цен было «справедливым и честным». Вообразите себе Microsoft, которая бы в 1990-х гг. просила кабинет Клинтона и Министерство юстиции определить цену установки Windows! Или представьте, что Google запрашивает государственный регламент для своей поисковой системы. В общем, вызвав бурные обсуждения вокруг компании, Вейл, похоже, подкреплял слова делами.

Благодаря своей примиряющей, если не прямо смиренной политике AT&T покончила с судебным процессом в 1913 г., согласившись на компромиссное решение, в честь вице-президента Bell названное «Соглашением Кингсбери». В ходе переговоров Bell пошла на большую уступку — она согласилась продать Western Union, а кроме того, пообещала оставить в покое Независимых, довольствуясь своими линиями дальней связи, и воздержаться от покупки новых независимых компаний на более чем тысяче местных рынков ^{85}.

Независимые, видимо, рассматривали Соглашение Кингсбери как спасение — «подарок от Санта-Клауса Bell», как выразился один из них. Однако фактически сделка означала не то, что казалось. Действительно, расставаясь с Western Union, Bell прощалась с мечтами о полной монополии над проводной связью — но на самом деле телеграф и так уже весьма быстро уходил в прошлое. Пусть Независимые неожиданно получили возможность присоединиться к дальним линиям Bell — только вот, по всей видимости, немногие воспользовались этой возможностью. На поверхности это была победа конкуренции, но со временем Соглашение Кингсбери зазвучало похоронным звоном по открытому рынку.

Хитрый ход составителей этого документа заключался в том, чтобы сделать относительно безболезненные уступки, которые предотвратили более суровые действия, — так прививка дает иммунитет, подставляя иммунную систему под удар гораздо менее опасного возбудителя. Предлагая отказаться от господства в умирающей отрасли и делая доступной опцию, которую мало кто мог использовать, Bell избежала самой серьезной опасности: национализации. (На самом деле Bell была ненадолго национализирована во время Первой мировой войны.) Правительство было удовлетворено, и даже Вудро Вильсон приветствовал это как пример искусного управления делами. А самым большим достижением Соглашения Кингсбери стало то, что оно открыло для Bell перспективы спокойной консолидации отрасли ^{86}.

Стратегия, разработанная Вейлом в 1910-х гг., остается поучительной для всех, кто метит в монополисты. И за национализацию Bell, и за свободную конкуренцию выступали весьма влиятельные люди. Ключевым стало заявление о благе, которое никто не мог оспорить: сделать Америку самой развитой страной в плане коммуникаций, а для этого обеспечить телефоном каждый дом. Вейл доказал, что система Bell может сделать это эффективнее, чем любые другие, и таким образом превратил унификацию системы в проявление патриотизма.

В области антимонопольной теории продолжаются долгие дебаты по поводу того, что именно нужно принимать во внимание, оценивая действия монополиста. Роберт Борк, бывший в свое время федеральным судьей, печально известный кандидат в Верховный суд, которому было отказано, знаменит такой точкой зрения: намерения корпорации, пагубные они или благотворные, не должны приниматься в расчет ^{87}. И все же Борк знал, что на протяжении большей части антимонопольной истории всё определяет отношение, даже если теоретически рыночная эффективность должна значить больше.

Вейл, похоже, интуитивно чувствовал, что антимонопольное законодательство, а возможно, и все законы вообще подвержены влиянию восприятия добра и зла, правильного и неправильного. Он понимал, что общество и правительство поднимутся против несправедливости и жадности, но не обязательно против размера компании как такового. Если бы Голиаф не оскорблял веру Давида, возможно, тому бы и не пришлось доставать из кармана пращу. Вейл провозгласил AT&T как приход просвещенной монополии, общественной службы будущего. Он обещал не причинять зла. И правительство поверило ему.