Просто Рич: уроки жизни от одного из основателей Amway - Рич ДеВос Страница 2

Преподобный Альбертус ван Раальте, основавший в середине девятнадцатого века город Холланд (жители которого до сих пор, в праздник тюльпанов, вспоминают свое происхождение, одеваясь в традиционные народные костюмы и обувая деревянные кломпы ^[3]), писал на родину, в Нидерланды, что большинство голландцев, ищущих работу в Гранд-Рапидсе, – необразованные люди, не имеющие никакой квалификации. К счастью, многие из них смогли обучиться профессии на мебельных фабриках, став квалифицированными столярами и плотниками, а многие девушки нашли место прислуги в богатых домах. Но были и другие голландцы, которых привел на чужбину столь характерный для этого народа дух предпринимательства. Три крупнейших религиозных издательства в стране были учреждены голландцами – выходцами из Гранд-Рапидса. Именно голландцы основали в городе штаб-квартиру реформатской христианской церкви и учредили кальвинистский колледж. Бисквитная компания Хекмана начала работать именно в Гранд-Рапидсе, а вскоре превратилась в большую Keebler Company. Возможно, вы знакомы с сетью супермаркетов Meijer в штатах Среднего Запада и с международной сетевой компанией Amway. Обе эти компании были основаны в Гранд-Рапидсе американцами голландского происхождения. Так что я многим обязан моим корням: любовью к свободе, приверженностью трудовой этике, предпринимательским духом и твердостью в вере.

Я родился в «ревущие двадцатые», но совершенно не помню то сумасбродное время, когда Америка, казалось, безостановочно мчалась к вечному процветанию. Первые мои воспоминания связаны с периодом, известным как эра Великой депрессии. Когда мне было десять лет, президент Франклин Делано Рузвельт был избран на второй срок и в своем инаугурационном обращении напомнил американцам: он до сих пор видит, что треть народа живет в ветхих домах, плохо одевается и испытывает нехватку средств на пропитание. Четверть американцев – и это в те времена, когда вся семья, как правило, зависела от одного кормильца, – не имела работы. Мой отец, электрик, тоже стал безработным и в течение трех лет перебивался случайными заработками. Мы не могли больше содержать построенный им дом на Хелен-стрит, где я провел чудесные годы раннего детства.

Я родился дома, потому что в те времена очень немногие семьи могли позволить себе роды в больнице. Вторым моим домом стал особнячок на Уоллинвуд-авеню, где натирка полов была нашей почетной обязанностью. Мы очень гордились тем, что у нас паркетный, а не дощатый пол. На втором этаже было три спальни, единственная же ванная комната с туалетом находилась внизу, на первом этаже, как и в большинстве домов того времени в нашем квартале. Когда мой отец – его звали Саймон – потерял работу, нам – отцу, матери Этель, младшей сестре Бернис и мне – пришлось переехать обратно на Хелен-стрит, в верхние комнаты дома бабушки и дедушки. Я хорошо помню, как спал на чердаке, под стропилами. Дом на Уоллинвуд-авеню отец сдал за двадцать пять долларов в месяц. Этот переезд был серьезным испытанием для моих родителей, мне же он показался веселым приключением – мне страшно нравилось спать на чердаке. А еще мне нравилось проводить время с бабушкой и дедушкой. Много позже благодаря опыту тех лет я смог по достоинству оценить достигнутый успех, который обеспечил мне и моей семье намного более комфортные условия жизни.

В доме на Хелен-стрит мы прожили пять самых тяжелых лет Великой депрессии. Мы были бедны, но не беднее большинства наших соседей. Мы не находили ничего необычного в том, что стриглись у соседа-парикмахера, устроившего салон красоты в собственной спальне. В те времена десять центов считались целым состоянием. Я помню, как к нашему дому однажды пришел подросток, торговавший газетами. Он плакал, потому что, не продав все до последнего экземпляра, не смел вернуться домой. Отцу пришлось честно сказать парню, что у нас самих дома нет ни цента. Но для меня как для мальчишки это было не самое плохое время. В нашей небольшой, но сплоченной общине ^[4] я чувствовал себя в полной безопасности. Мы жили в этническом сообществе американских голландцев, и я чувствовал себя его полноправным членом. Восточная окраина города называлась «кирпичным двором», так как там стояли три кирпичных завода – рядом находился глиняный холм, и из добываемой там глины делали кирпичи и черепицу. На этих заводах работали новоприбывшие трудолюбивые голландские иммигранты, большинство из которых не умели говорить по-английски, но нашли приветливых земляков на «кирпичном дворе», так что никаких трудностей с общением новички не испытывали.

Наша община была сплоченной не только из-за общности происхождения и из-за того, что мы жили большими семьями, но и потому, что мы все жили очень близко друг от друга. Дома были высокими и узкими, в большинстве своем двухэтажными и стояли на крошечных участках, разделенных узенькими дорожками, так плотно, что соседи могли одалживать друг другу вещи и деньги, не выходя на улицу, через окно. Кроме бабушки и дедушки, в этом же квартале жили мои двоюродные братья и сестры. Я помню наши семейные обеды за большим столом, помню и товарищей по играм, ожидавших меня во дворе. Сейчас бабушки и дедушки редко живут вместе с детьми и внуками. Я очень бережно храню воспоминания об их любви и мудрости. Бывали, конечно, и ссоры, но я помню любовь, а не распри. Мне кажется, что мы воспитываемся главным образом под влиянием обстановки, окружавшей нас дома в детстве. Позже, став взрослым, имея жену и четверых детей, я, вспоминая, как развивалась моя личность в родительском доме и как влияли на меня родители, впервые в полной мере осознал огромную ответственность, которая легла на мои плечи. То, что казалось легким и естественным в детстве, предстало в совершенно новом свете, когда я наконец понял, каких усилий стоит создать в доме хорошую атмосферу.

В отсутствие телевидения, компьютеров и видеоигр нам приходилось самим заботиться о развлечениях и удовольствиях. Наилучшее время моего детства – это моменты, когда я с сестрами и друзьями придумывал новые игры. Младшая из моих двух сестер, Джен, помнит, что я любил делать разнообразную сливочную помадку. Я даже протянул бечевку с нашей кухни, чтобы передавать помадку в кухню соседнего дома. Я любил спорт, но из-за бедности нашей семьи мне приходилось использовать всю мою изобретательность, чтобы иметь возможность играть. Я сам изготовил кольцо для баскетбольной корзины, а зимой заливал свободный участок перед домом, чтобы нам было где кататься на коньках. Помню эхо от стука целлулоидного шарика о стены и каменный пол подвала, где я учил сестер играть в настольный теннис. Джен до сих пор вспоминает мой закрученный удар левой. Помню и то, как мы с двоюродными братьями играли на улице в бейсбол. Тогда на дорогах почти не было машин. Мяч оказался настолько потрепанным, что нам пришлось обмотать его нитками и набить тряпками – на новый мяч у нас просто не было денег. Игра в бейсбол на улице создавала определенную опасность для соседских окон, и пару раз мы действительно разбивали в них стекла. Помню, как мы довели до бешенства одну соседку. Должно быть, мы слишком бесцеремонно вторглись на ее участок. Она вылетела из дома с кухонным ножом в руке, крича, чтобы мы убирались прочь.