Бунт на продажу. Как контркультура создает новую культуру потребления - Эндрю Поттер Страница 19

Чтобы понять, в какой момент все пошло наперекосяк, достаточно вспомнить споры, разразившиеся по поводу чрезвычайно популярного руководства по свиданиям под названием «Правила» (The Rules). Эта маленькая книжка, написанная в 1996 году Эллен Фейн и Шерри Шнайдер, прославилась в основном благодаря ретроградному характеру большинства изложенных в ней советов. Женщинам рекомендовалось изображать холодность и неприступность, настаивать, чтобы мужчина платил за ужин, избегать случайного секса и никогда, ни в коем случае не говорить мужчине, что делать. Феминистки пришли в ярость: «Мы годами вели окопную войну ради того, чтобы нашим дочерям не пришлось расти в атмосфере той репрессивной сексистской культуры, с которой нам пришлось иметь дело, — говорили они. — И вот чем они платят в ответ? Добровольно принимают те самые отжившие правила, против которых мы так отчаянно боролись!»

Однако при всем том шуме, который сопровождал выход руководства в свет, главный урок не был замечен. Популярность книги показала, что плохие правила лучше, чем их полное отсутствие. Феминистки были вполне правы, отчаянно борясь против старых правил, которые когда-то определяли отношения между полами. Те правила основывались на том, что мужчина и дальше будет оставаться добытчиком, а женщина — домохозяйкой. Они активно способствовали тому, что большинство людей следовало этой схеме. Но вместо того чтобы попытаться заменить устаревшие нормы лучшими, которые уравняют мужчин и женщин, слишком многие из первых феминисток поверили в мифы контркультуры. Они решили, что зло — само существование правил, именно оно является симптомом угнетения женщин. И заключили, что для подлинного равенства полов необходимо не реформировать правила, а отменить их. Свободная любовь заменила добропорядочность. Феминистки заявляли, что любовь подобна прекрасному цветку, которому нужно позволить распустить лепестки естественным способом, без искусственных ограничений и социальных условностей.

Таким образом, сексуальная революция разрушила все традиционные социальные нормы, определявшие отношения между полами, не заменив их новыми. На месте правил остался полный вакуум. И поэтому мое поколение, подраставшее в конце 1970-х годов, было вынуждено самостоятельно изобретать способы решения щекотливых проблем подросткового возраста. Результатом была не свобода, а настоящий ад. Отсутствие установленных правил означало, что никто не знал, чего ожидать от другого человека. У подростков это вызывало серьезное беспокойство. Мы никогда не знали, кем мы являемся друг для друга и что делать дальше. Все, что было похоже на «свидание», считалось ужасно «беспонтовым» и посему отметалось. Так что ты не мог пригласить девушку сходить куда-нибудь. Можно было попробовать прижаться к ней на вечеринке, может быть, поболтать, вместе напиться, а потом заняться сексом. «Встречаться» — это было нечто такое, что начиналось только потом и при этом сопровождалось презрительными замечаниями.

Посему едва ли стоит удивляться тому, что «Правила» были столь популярны среди молодых женщин. Сами феминистки заметили, что свободная любовь открыла в нашем обществе двери для сексуальной эксплуатации женщин в массовом масштабе. Изначально они полагали, что все правила, определявшие отношения между полами, были, безусловно, специально составлены мужчинами таким образом, чтобы иметь преимущество, поскольку мужчины — оголтелые угнетатели. Тот факт, что многие из тех норм явно предназначались для защиты женщин от мужчин, как-то ускользнул от их внимания. Камила Палья ^[17] произвела в 1980-х годах фурор, указав, что многие из этих старых социальных условностей реально выполняли очень важную функцию по снижению риска изнасилования. Аналогичным образом старое правило «принудительной свадьбы» заставляло мужчин брать на себя определенную ответственность за детей, которых они зачинали. Разрушение этой нормы стало одним из главных факторов, способствовавших распространению бедности среди женщин на Западе.

На самом деле, если попросить группу мужчин придумать собственный идеальный свод правил свидания, то, вероятно, они выберут что-то очень похожее на правила свободной любви, которые породила сексуальная революция. Достаточно лишь посетить баню для геев, чтобы посмотреть, как мужчины организуют свою сексуальную жизнь, когда им не приходится угождать женщине. Однако все эти факторы были проигнорированы, главным образом, из-за сильного влияния контркультурного анализа: утверждалось, что женщины — это угнетаемая группа, а социальные нормы есть механизм угнетения. Посему решение заключается в отмене всех правил. Таким образом, свобода женщин стала приравниваться к свободе от социальных норм.

В конечном итоге такое уравнение стало катастрофой. Оно не только породило тягу к недостижимому идеалу абсолютной свободы, но и вызвало привычку негативно воспринимать любую поддержку реформ, которые действительно могли бы привести к ощутимым улучшениям в жизни женщин, считать ее «кооптацией» или продажностью. Как же мы до этого докатились?

* * *

Отправным пунктом контркультурного анализа, возникшего в 1960-х годах, считается следующий основной вопрос: для чего нам нужны правила? Много лет назад Жан-Жак Руссо заметил, что «человек родится свободным, но повсюду он в цепях». «Цепи», о которых он сказал, это не просто государственные законы, а еще и неформальные социальные нормы и условности, управляющие каждой минутой нашей жизни, кроме сна. Идете ли вы по улице, едете ли в автобусе, беседуете с кем-то во время обеденного перерыва на работе, ваши социальные взаимодействия очень строго регламентированы. Существует четкая формула, определяющая, что вам можно и чего нельзя делать в таких-то ситуациях, какие темы можно обсуждать, какие телодвижения считаются приемлемыми, каких жестов от вас ожидают. Юмор комедийного телесериала «Зайнфельд» в основном заключается в следующем: наше внимание привлекают к следованию всем этим мелочным правилам — боязни приблизиться к собеседнику слишком близко, сказать что-то не в должной форме, ненароком подарить вещь, которая была нам подарена кем-то еще и т. д.

Почему наша жизнь так регламентирована? Почему мы не можем просто поступать по личному выбору?

Сам Руссо никогда не сомневался в том, что мы нуждаемся в определенных правилах. Единственное, что он хотел понять, какие нормы и по какому принципу считать оправданными. В каком-то смысле он принял правила как данность и всего лишь попытался оправдать их (и реформировать в случае, если оправдания не найдется). Однако контркультурный анализ ставит под вопрос само существование правил. Бунтари от контркультуры начали выдвигать гипотезу о том, что правила ничем не оправданы. Возможно, правила — это не более чем репрессивная структура. Таким образом, в 1960-х годах вопрос, мучавший Руссо, начали задавать в гораздо более радикальном варианте: зачем нам вообще нужны правила?

Совсем не случайно, что на протяжении XX столетия США служили движущей силой контркультурного мышления. В то время как европейские интеллектуалы постоянно пытались срастить контркультурную критику со старыми традициями — в частности, с марксизмом, среди американцев было гораздо больше людей, воспринимавших контркультурную идею как самостоятельную политическую программу. Это произошло отчасти потому, что контркультура хиппи разделяла многие из идей индивидуализма и свободы воли. А ведь именно благодаря этим постулатам идеология неолиберализма и свободного рынка всегда являлась основным оплотом правого крыла американской политики. Этот индивидуализм имеет глубокие корни. Безусловно, прообразом контркультурных идей послужили труды таких американских мыслителей XIX века, как Ральф Уолдо Эмерсон и Генри Торо. И Эмерсон, и Торо относились к группе, известной как новоанглийские трансценденталисты, члены которой разделяли общую веру в благую сущность природы в комбинации с всеобщим неудовлетворением ценностями цивилизации. Это были романтические индивидуалисты, которые ценили уверенность в собственных силах и испытывали презрение к массовому обществу. Как написал Торо, проведший два года в хижине на берегу Уолденского озера в полном одиночестве (хотя на самом деле его мать регулярно приносила ему еду и стирала одежду), «массы людей проживают свою жизнь, пребывая в тихом отчаянии».