Неизведанное тело. Удивительные истории о том, как работает наш организм - Джонатан Райсмен Страница 18

Во время ординатуры я работал в больнице, где часто проводили трансплантацию печени, поэтому у меня было много пациентов, подобных Хуану, у кого этот орган уже работал из последних сил. В большинстве случаев печень моих пациентов медленно разрушалась в течение многих лет, обычно под воздействием алкоголя. В некоторых случаях ее разрушение наступало внезапно из-за роковой случайности, как у молодого человека, который в жаркий день бежал марафон и получил сильный тепловой удар – для печени это был блицкриг. Или у молодой девушки двадцати с небольшим лет, которая пыталась покончить с собой и приняла чрезмерную дозу лекарств. Печень выводит токсины из крови, поэтому именно она разрушается в первую очередь при передозировке лекарственных препаратов.

У Хуана также наблюдалась острая печеночная недостаточность: его печень внезапно стала отказывать после приема обычного антибиотика, назначенного лечащим врачом. Хотя некоторые антибиотики иногда могут вызывать легкое поражение печени, Хуану не повезло гораздо больше: полный отказ органа был крайне редким побочным эффектом и антидота не существовало. Ему было за сорок, и за всю жизнь он не выпил ни грамма алкоголя. Когда я начал практику в терапевтическом отделении, Хуан уже несколько недель находился в больнице. У него были желтуха, отеки, и он был слишком слаб, чтобы стоять самостоятельно. По словам ординатора, который передавал мне пациента, Хуан стоял в листе ожидания на трансплантацию, и моей задачей было просто сохранять ему жизнь, чтобы он успел получить новую печень.

Весь следующий месяц я наблюдал Хуана на предмет возможных осложнений заболевания печени. Я видел кровотечения со смертельным исходом у таких пациентов, и мгновенно появляющиеся синяки на коже Хуана напоминали мне, что я должен держать руку на пульсе и регулярно назначать анализы крови. Однажды его вырвало, и рвотные массы выглядели как кофейная гуща. Это была смесь крови с желудочной кислотой, что указывало на кровотечение в ЖКТ. Я назначил срочное внутривенное введение антацида, консультацию гастроэнтеролога, новые анализы и обследования.

Жидкость в брюшной полости Хуана оказывала давление на органы и связки таза, причиняя ему почти непрерывные мучения. Я назначил ему обезболивающие, хоть и в меньших дозах, чем обычно, потому что знал, что его печень не сможет метаболизировать большинство препаратов. Когда боль становилась невыносимой, я удалял жидкость из его брюшной полости, вводя большую иглу через кожу. Каждый раз я наполнял несколько больших стеклянных бутылей объемом в несколько литров, а их содержимое выглядело как растопленное масло со слоем пены сверху. Эта процедура немного уменьшала боль Хуана, но его живот тут же начинал снова наполняться жидкостью. Все меры были лишь временным решением в ожидании пересадки.

Недели шли одна за другой, и на каждой из них я был свидетелем того, как сильно страдает организм, когда отказывает самый крупный внутренний орган. Я боролся со всеми осложнениями по мере их появления и каждый день надеялся на хорошие новости от команды трансплантологов. В тот момент Хуан был в наиболее тяжелом состоянии из всех моих пациентов и требовал максимально пристального внимания. По утрам во время обходов я с удивлением отмечал, что он еще жив и не умер ночью от осложнений, возникших накануне. Меня поражало, что неуклонно ухудшающиеся результаты анализов крови все еще были совместимы с жизнью.

Ведение Хуана было похоже на суетливое тушение небольших возгораний, в то время как весь дом был охвачен огнем. Я был уверен, что он не доживет до трансплантации.

За весь месяц я не слышал ни слова о том, что его очередь подходит. Нам не давали даже ложную надежду. Я говорил себе, что многие пациенты ждут месяцами, хотя при острой недостаточности, как у Хуана, все обычно происходит быстрее. Когда я готовился к переходу в другое отделение, его состояние было еще хуже, чем в день нашего знакомства: он был слабее, а его и без того плохой аппетит почти пропал. В последний день работы в отделении я попрощался с Хуаном и его женой Анной, которая почти каждый день сидела в его палате. Наши жизненные пути ненадолго пересеклись, и мне было горько расставаться после того, как я пережил с ними столько взлетов и падений. Я вспомнил все свои срочные вызовы к Хуану: каждый раз я поспешно осматривал его, оценивал ситуацию и разрабатывал тактику лечения, пока Анна смотрела на него. В ее глазах была тревога, в его – желтизна. Я переживал вместе с ними, и мы вместе надеялись на пересадку. Их медицинская эпопея продолжалась, а я лишь мельком увидел ее кусочек, прежде чем отправиться дальше. Сменяющие друг друга ординаторы обычно не испытывают эмоциональной привязанности к пациентам, но у меня сформировалась особая связь с Хуаном и Анной, и я переживал за него.

В последний день, когда я передавал своих пациентов следующему ординатору, я предупредил Анну, что, на мой взгляд, Хуану осталось недолго. Тем не менее я сказал ей, чтобы она поддерживала в нем жизнь, пока ему не сделают пересадку. Я начал работать в другом отделении, и с новым потоком пациентов мысли о случае Хуана отошли на второй план.

На самом деле впервые я увидел печень задолго до начала учебы в институте. В детстве в моей семье печеночный паштет был главным праздничным блюдом, которое часто готовили по особым случаям. И только мне это казалось отвратительным. Тусклый бежевый цвет, подчеркнутый отталкивающим розовым, зернистая текстура и металлический привкус разлагающегося железа – я просто не мог это есть.

Мое отвращение не имело ничего общего с отношением к печени как к внутреннему органу. Я никогда не задумывался о том, что такое печень и как она из брюшной полости какого-то животного оказалась в компании скворчащего лука на маминой сковороде. Я также ничего не чувствовал к существам, жизнь которых когда-то зависела от этого съедобного органа. Мое отвращение было необоснованной инстинктивной реакцией на вид, запах и вкус того, что я считал окончательно и бесповоротно мерзким.

Но когда я познакомился с этим органом в институте, мое мнение поменялось. На втором курсе я приехал домой на ужин по случаю Дня благодарения. Миска с печеночным паштетом стояла на своем обычном месте на столе рядом с нарезкой из индейки и клюквенным соусом. Как обычно, я смотрел, как мои радостные родственники щедро намазывают на крекеры свою любимую, пропитанную майонезом гадость, и чувствовал ком отвращения в горле.

Но на этот раз в моей голове также проносился поток подробной информации о печени с точки зрения биологии. Я изучал печень уже больше года, и моя память была насыщена фактами об этом органе. Она заполнялась, как гусь, которого откармливают для фуа-гра. Глядя на миску с паштетом и думая обо всех важных и поддерживающих жизнь функциях этого органа, в том числе в телах животных, чьи жизни оборвались ради приготовления этого блюда, я вдруг увидел его в другом свете. То, что вся эта сложная биология может быть сведена к простой пище, казалось почти невероятным превращением. Впервые я почувствовал желание попробовать паштет.

Я размазал ложку бежевой кашицы по крекеру и поднес его ко рту. В это время в моей голове вихрем проносились схемы выработки глюкозы и факторов свертывания крови в печени человека. Борясь с привычным отвращением и стараясь не обращать внимания на запах, напоминающий собачий корм, я запихнул крекер в рот. Я почувствовал вкус минералов и мяса, и он не был таким противным, как в моей памяти. Я проглотил крекер, не поперхнувшись. Затем я взял еще один. И еще. Конечно, я не полюбил этот паштет сразу, но его связь с тем, что я знал о печени, очаровала меня, а мое медицинское образование подтолкнуло присоединиться к остальным членам моей семьи и оценить это традиционное блюдо.