Педагогические размышления. Сборник - Семен Калабалин Страница 119

А утром меня вызвали в военкомат и вручили извещение о гибели (10.02.1943 г. – Д.Б.) Фёдора Крещука. Командование выслало мне его награды, деньги, документы с правом на получение пенсии за погибшего сына. Вместе с документами было и последнее письмо Феди, которое он, уходя на свое последнее задание, просил друзей передать мне в случае, если он не вернется с задания.

В марте 1943 года в школе был проведен досрочный выпуск 10 класса, в котором учился Паша. Вскоре Паша и его друг – воспитанник детского дома Коля Фадеев – были призваны в армию. Им только что исполнилось по 17 лет. С большой грустью и тревогой все наши семьи провожали Пашу, который был нам очень дорог и мне был настоящим помощником. Леночка и Галочка, собирая братика на фронт, плакали. Антоша просил привезти ему с фронта настоящего фашиста в клетке. Паша держался мужественно. Прибавилась у меня еще одна тревога за Пашу (погиб 18.10.1944 г. – Д.Б.).

В сентябре 1943 года я получила вызов из Министерства просвещения в Москву, в редакцию «Советская педагогика», куда послала свою статью на тему «Значение труда в воспитании детей». Дорога была очень трудная: ехала четверо суток в общем вагоне, где ночью можно прикорнуть только сидя. В Москву приехала ранним утром – прохладным, осенним. С вокзала поехала прямо к Галине Стахиевне Макаренко в Лаврушенский переулок. С волнением шла по московским улицам, по которым не ходила два года. Жизнь в городе шла своим чередом, в трудовом ритме. На улицах было много военных. Я жадно вглядывалась в лица встречных в надежде увидеть самое родное, дорогое лицо. Галина Стахиевна встретила меня радушно. Привела себя в порядок с дороги и, отдохнув, пошла в Министерство просвещения. Рассказала там о жизни и делах детского дома. Статью мою в редакции журнала одобрили. За два дня я закончила все дела и уже собиралась уезжать. В Москве тогда жила Антонина Артемьевна Порозова, которая работала воспитательницей в Катав-Ивановском детдоме, и по вызову мужа вернулась в Москву. Жили они в Сокольниках. Мы с ней были очень дружны, а детвора моя звала её тётей Тоней. И вот перед отъездом я решила её проведать. Конечно, она очень обрадовалась моему приезду, заболтались до позднего вечера, и я осталась у неё ночевать. Ночью мне приснился Семён: мы встретились с ним в метро, он был в военной форме, но мы ничего не успели друг другу сказать – я проснулась. Больше уснуть не могла. Утром, наскоро позавтракав, понеслась в Лаврушенский переулок: а вдруг сон будет в руку?

Когда Галина Стахиевна открыла дверь, я спросила её, не приходил ли кто вчера, она ответила отрицательно и пошла на кухню, а я начала раздеваться, сняла пальто, шапочку и вдруг – звонок.

Я открыла дверь… и не поверила своим глазам. У дверей стоял Семён в костюме, сером осеннем пальто, чёрной фуражке. Я не могла двинуться с места и только произнесла: «А я была уверена, что в Москве тебя встречу». Семён тоже стоял ошеломленный и в ответ произнес: «Почему тыздесь? Я знал, что тына Урале». И только обменявшись этими фразами, мы кинулись друг другу в объятия. Это, наверное, одна из самых счастливых минут в моей жизни.

Семёну нужно было пойти в военкомат, и мы отправились вместе. Мы не пользовались в этот день ни единым видом транспорта, а, взявшись за руки, шли по Москве и говорили, говорили… А рассказать друг другу было что. Семён не мог себе представить, какими стали дети, и я рассказывала о них, детском доме, только ни словом не обмолвилась о тех трудностях, которые мы переживали. Когда мы пришли в военкомат, Семён отдал документы дежурному и стал ждать, когда его вызовут. Вдруг я услышала: «Товарищ Камышный, проходите!». Семён встал и пошёл. Тут я поняла, что он и сейчас живёт и работает под чужой фамилией. Так было нужно для дела…

На следующий день вечером я проводила Семёна в Горький, а сама назавтра должна была уехать домой в Катав-Ивановск. Когда вернулась с вокзала к Галине Стахиевне, мне показалось, что всё это был сон. Три дня прошли, как три часа. Домой возвращалась окрылённая надеждой, и даже дорога не показалась трудной. Меня, как всегда, встречали воспитатели, воспитанники, мои дети. Я передала тут же всем письма Семёна. Радость встречи разделил со мной весь детский дом. Дома отдала детям папины гостинцы. Леночка и Галочка прыгали от радости, по несколько раз перечитывали папины письма, а Антошка недоуменно таращил глазенки. Папу он совсем не помнил…

Как-то в начале марта 1944 года меня с группой ребят пригласили в школу ФЗУ (фабрично-заводское училище – Д.Б.) Тульского оружейного завода на праздник. Взяв с собой оркестр, который к тому времени состоял из одних девочек, я поехала… Возвращались мы на следующий день утром. Наконец поезд подошёл, мы расселись по вагонам, ехать надо было 20 минут. Вот мы подъезжаем к Катаву, я смотрю на платформу и вижу воспитательницу Разгуляеву Ольгу Викторовну, девочек, но почему-то они смотрят не на меня и устремились не к моему вагону. Выхожу из вагона, оборачиваюсь налево – из соседнего вагона выходит Семён, на этот раз в шинели с погонами майора. Мы бросились друг к другу в объятия. Ребята подняли шум: кто-то уже успел сообщить в детский дом, и целая лавина ребят устремилась к станции. Впереди всех – Леночка, за ней – Галочка, замыкает шествие тётя Варя с Антошей. Тут же на перроне к Семёну подходят незнакомые люди, жмут руки, поздравляют с приездом. И мы спешим домой. Около трёх лет он не был дома, не видел детей. Как же они изменились за это время, повзрослели, а Леночка стала взрослой! Семён целует детей, не отпускает с рук Антошу. Но всё так неожиданно: чем угостить дорогого гостя, ведь дома запасов никаких нет… Тут открывается дверь и входит девушка, в руках у неё пакет: «Это Василий Иванович Воробьёв велел Вам передать» (секретарь горкома – Д.Б.). Я разворачиваю и глазам не верю – банки тушёнки, крупа, сахар, папиросы и даже бутылка водки. В пакете записка: «Славному партизану С.А. Калабалину». Тётя Варя начала хлопоты с обедом, а мы говорили, говорили…

Вечером на рапортах председатель Совета командиров Валя Гаврилова сдаёт Семёну рапорт, в котором рассказывает, как прошли эти годы в детском доме, какие дела совершены ребятами. Семён слушает, и слёзы блестят на его глазах, которые светятся большой любовью к этим ребятам. Недоуменно смотрят на него дошколята, один из них обращается к самому младшему, четырёхлетнему Игорьку: «Кто это?» Игорек серьезно отвечает: «Всемший Папа». После рапортов малыш бросился к Семёну, который по-отцовски возится с ними, подбрасывает в воздух, катает на плечах, и ребята действительно убеждаются: это – «всемший папа». А потом ребятишки устраивают небольшой вечер. Семён рассказывает о своих делах, как всегда, скупо, больше слушает нас. Он взволнованно говорит: «Думал похвастаться перед вами своими делами, да посмотрел, что сделали вы в такое тяжелое время и в трудных условиях, и говорить мне нечего. Спасибо вам». Откуда-то появилась гармонь. Попели, потом по традиции началась общая пляска. Плясали весело, задорно. Семён сидел, как зачарованный, а когда все разошлись, подозвал меня и сказал: «Молодец, Галочка! Сумела создать хороший коллектив, задать хороший тон. Трудилась по-горьковски, вела за собой своих девчат. Вы умеете самоотверженно трудиться и дружно отдыхать. Хотя знаю, как вам нелегко. Спасибо. Ты вырастила хороших ребят, сохранила семью. Я всегда верил в это, я всегда чувствовал тебя рядом, и это спасло меня. Низкий поклон тебе за всё…» (выделено – Д.Б.).