Лес. Как устроена лесная экосистема - Адриане Лохнер Страница 11

Рыцарь уже не понимает, явь перед ним или сон. Ему является старуха из рассказа Берты и объясняет, что жизнь девушки в лесном уединении была испытанием. Оно почти подошло к концу, когда Берта предательски сбежала. В сказке старуха призывает к добродетели: «Но худо бывает тем, которые уклоняются от прямого пути, не избежать им наказанья, хотя, быть может, и позднего». Аскетическая уединенная жизнь в лесной глуши здесь противопоставлена людским порокам.

Может быть, писателя Людвига Тика на сказку вдохновила поездка верхом через Муггендорфское нагорье. Сегодня этот скалистый уголок Северной Баварии называется Франконская Швейцария. В 1793 году, за пять лет до публикации «Белокурого Экберта», Тик вместе с однокурсником Вильгельмом Генрихом Ваккенродером выехал из Эрлангена, чтобы исследовать «места, где рождаются тысячи фантазий, несколько мрачные и меланхоличные и при этом все же полные дружелюбия». В одном из многочисленных писем родителям и друзьям в Берлин Тик пишет: «Когда человек настроен на поэзию, вся природа служит ему лишь зеркалом, где он из раза в раз видит самого себя».

Такие классики, как Гёте и Шиллер, тоже любили лирические прогулки по лесу, но романтики пошли немного дальше. Для них границы между фантазией и реальностью были размыты. Не стоит путать романтику, как ее понимали Людвиг Тик, Новалис, Эрнст Теодор Амадей Гофман или Йозеф Эйхендорф, с современным значением слова. Романтика XVIII века не имеет отношения к прогулкам на закате и ужинам при свечах. Она родилась из грез, страсти и меланхолии. «Романтическим» называли «то, что бывает в романах», то есть все порожденное искусством, нереальное.

Эпоха романтизма возникла на фоне французской революции 1789 года, в условиях сопровождавшего ее перехода от феодального общества к буржуазному. Прусские реформы 1807–1814 годов касались образования, свободы торговли и освобождения крестьян. В это время крупные части Германии находились под контролем Наполеона, что не вызывало у местного населения большой радости. Так в обстановке антифранцузских настроений сформировалась национальная идентичность. Историк Йоханнес Цехнер, внештатный преподаватель Института Фридриха Майнеке в Свободном университете Берлина, пишет в своем труде «Природа нации. “Немецкий лес” как образ мысли и мировоззрение» (Natur der Nation. Der ‘deutsche Wald’ als Denkmuster und Weltanschauung):

В свете произошедших перемен они (поэты, филологи и публицисты) четко отграничивались от западных соседей и отчаянно искали то, что могло бы составить их историческую и культурную идентичность. При этом «немецкий лес» они видели как удачный символ традиции и нераздельности: якобы присущие лесу принципы иерархичности и неравенства противопоставлялись общественному строю, который принесла Франции революция с ее ценностями liberté и égalité (свободы и равенства). Так что можно считать, что «освободительные войны» породили мировоззрение, давшее почву немецкому лесному патриотизму, где сплелись идеологии национальной природы и природной нации, и это привело к серьезным последствиям.

Одним из самых значительных художников эпохи романтизма был Каспар Давид Фридрих. Он родился в 1774 году в Грайфсвальде в семье мыловара и в возрасте 20 лет поступил в Датскую королевскую академию изящных искусств в Копенгагене, одно из самых свободных заведений того времени. Тем не менее он восставал против авторитета своих учителей:

Не всему можно научить, не всему научиться и не всего добиться простой безжизненной тренировкой, потому что то, что стоило бы назвать чисто духовной природой искусства, выходит за узкие рамки ремесла.

В 1798 году Фридрих перешел в Академию изящных искусств в Дрездене. Его меланхоличные полотна, часть которых была создана в периоды, когда он переживал тяжелую депрессию, пришлись как раз ко времени. Тогдашним корифеям, таким как Иоганн Вольфганг фон Гёте и Генрих фон Клейст, нравились новаторские работы Фридриха, нарушавшие традицию пейзажной живописи барокко и классицизма. Фридрих использовал природные мотивы, чтобы раскрывать такие темы, как одиночество, смерть и надежда на избавление. Он не изображал то, что видел, один в один, а составлял собственные, хотя и реалистичные пейзажи, добавлял тут и там немного веток или располагал на заднем плане воображаемые горные цепи. Благодаря такому художественному «усовершенствованию» реальности работы Фридриха как будто становились ближе к природе. Художник писал:

Искусство – посредник между природой и людьми. Прообраз слишком широк, слишком величественен, чтобы его можно было объять.

На картине «Стрелок в лесу» 1813 года мы видим вдали одинокого, потерянного французского солдата в заснеженном еловом лесу – политический намек на падение наполеоновской армии. Вместе с тем полотно стало классическим изображением меланхолии лесного уединения.

Лес как сакральное место, куда стремится душа, много лет спустя изобразил дрезденский художник Людвиг Рихтер. Картина «Женевьева Брабантская в лесу» основана на легенде о Женевьеве из Брабанта, супруге некоего пфальцграфа. Она была приговорена к смерти по ложному обвинению в супружеской измене, но палач пощадил и отпустил ее. Женевьева с новорожденным сыном забрела в лесную пещеру. Они прожили там шесть лет. Вряд ли это была очень уж комфортная жизнь, но на картине Рихтера Женевьева, сидящая на полянке с ребенком и ручной оленихой, выглядит довольной. Священная идиллия вызывает у зрителя чуть ли не зависть.

Романтическая эпоха – это еще и время братьев Гримм. Так называли себя лингвисты Якоб и Вильгельм Гриммы, которые превратили лес в один из сказочных мотивов, сидя за письменным столом. В 1812 и 1815 годах вышли два тома «Детских и семейных сказок» (Kinder- und Hausmärchen), где есть как авторские сказки, так и сильно измененные народные, и не только немецкие. Сказочный лес братьев Гримм преувеличенно глухой, эта глушь резко контрастирует с безопасностью человеческого селения. В лесу происходит что-то опасное, здесь живут звери и разбойники, здесь заблудились Гензель и Гретель, а Красная Шапочка встретила злого волка. У братьев Гримм лес – это метафора зловещего, неизвестного и фантастического, чего-то, что расширяет границы понимания.

Так сложился миф о лесе, где соединились побег от реальности, патриотизм, религиозное озарение и творческий процесс в искусстве. В книге «Ландшафт и память» (Landscape and Memory) Саймон Шама спрашивает: «Сколько мифов нужно людям?» Ведь у образа леса в культуре XVIII века нет ничего общего с реальностью лесных хозяйств. В разделе, посвященном немецкому лесу ^[22], Шама замечает: «Пока в сердце германского леса подрастали пихты и лиственницы с ценной древесиной, культурную фантазию немцев активно заселяли дубовые рощи далекого прошлого».