Лето лихой троицы - Владимир Аверин Страница 9

Дзюба скользнул в воду первым, за ним бросился Пузырь с рюкзаком, последним судно покинул Вадик, держа в руке две саперные лопатки. Берег был рядом, через две минуты путешественники стояли на траве и выжимали мокрую одежду. Спальный мешок промок насквозь, зато оптика не пострадала — предусмотрительный Пузырь, перед тем как засунуть ее в рюкзак, сначала положил аппараты в стальной котелок, а котелок убрал в прочный полиэтиленовый пакет и крепко завязал его. Вадик не удержался, чтобы не сфотографировать обломки кораблекрушения, медленно уносимые течением. Дина выпустила воздух из матраса, скатала его и положила в рюкзак — теперь это надувное средство передвижения снова стало обузой. Пузырь посмотрел на часы, поцокал языком.

— Ай-ай-ай, — с сожалением сказал он. — Обед и полдник мы уже пропустили. Надо поторопиться, чтобы успеть на ужин, иначе у меня будет голодный обморок.

Ребята достали карту, развернули ее прямо на траве, долго искали путь, по которому они плыли с Петровичем от Андреевки до острова, но так и не нашли его.

— Олег, ты дал нам неточную карту, это не по правилам, так нечестно, — сказал Вадик.

— Карта правильная. Правильней не бывает, — возразил ему Дзюба. — Просто на ней не отмечены ерики.

— Вот тебе на, — растерялся Пузырь. — Как же ориентироваться? Почему они не отметили все водные пути?

— Потому что ерики каждый год меняют свои, русла. В прошлом году они протекали в одном месте, в этом году — в другом. Они образуются после разлива реки, а потом одни из них пересыхают, другие остаются, в общем, ерики — это слишком непостоянные и незначительные топографические объекты, чтобы наносить их на карту.

— Что же делать? — спросила Дина у физрука. — Мы потеряли ориентировку и заблудились. Куда нам идти?

— Летчики говорят, что потеря ориентировки — это такое положение, когда штурман не узнает пилота, а пилот не узнает штурмана. Думайте, — посоветовал Дзюба, — представьте, что вы заблудились на необитаемом острове и не можете найти свою стоянку. Думайте и действуйте.

Пузырь полистал свою тетрадь, просмотрел записи нескольких лекций и сказал Вадику:

— Петрович советовал нам держаться северного направления. Вот и пойдем на север. Далеко от воды отходить не будем, чтобы не помереть от жажды. Время от времени ты будешь залезать на верхушку дерева и смотреть вокруг, искать жилище или дорогу.

— Н-да? — часто задышал Вадик. Витя снова назначил себя руководителем, и его это раздражало. Теперь Пузырь возглавил экспедицию по спасению самого себя.

— А что ты так разволновался? — Пузырь потыкал пальцем в свою тетрадь: — Тут так и написано: в крайнем случае залезайте на дерево, осмотритесь и взывайте о помощи. Но это не сейчас, — остановил он Ситникова, положив ему руку на плечо, будто тот вознамерился тут же, как мартышка, вскарабкаться на дерево. — Я тебе скажу, когда придет время.

— Отстань, — огрызнулся Вадик и, двинув плечом, сбросил пухлую лапу приятеля. — Я хочу воды набрать, у меня фляжка пустая.

— Ты хочешь пить воду из реки? Ни в коем случае! Только после кипячения! Иначе ты схватишь кишечную инфекцию, начнешь умирать, и нам придется нести тебя на руках. Дзюба делает вид, что его нет, значит, нести тебя до лагеря придется мне одному! В этой воде бегают целые толпы микробов, они только и мечтают попасть в твой желудок.

— Он прав. Прежде чем пить речную воду, ее надо прокипятить, — сказал свое веское слово Дзюба, и это убедило Вадика.

Путешественники пошли на север, стараясь не слишком удаляться от реки. Они не приметили на своем пути ни пустой бутылки, ни консервной банки, ни клочка бумаги. Лишь у излучины реки возле старого кострища лежали пыльные осколки стекла. Вадик несколько раз влезал на верхушку дерева и смотрел по сторонам — вокруг, сколько хватает глаз, не было видно ни построек, ни дорог, ни каких-либо следов человека. Только мертвая степь кругом, словно нет ни деревень, ни городов, ни людей, будто все они канули в вечерний сгущающийся сумрак. День близился к концу, а путешественники все шли и шли на север.

Пузырь плелся между Вадиком и Диной, прокли— нал свои тяжелые горячие ботинки на толстой раскаленной подошве, ворчал, ныл, то и дело жаловался на жару, жажду, голод и предупреждал всех, что еще чуть-чуть — и он растает, как медуза на горячем песке. Витя беспрестанно думал и говорил о еде. Коричневая дождевая туча, тяжело плывшая на горизонте, напоминала ему котлету. Солнечный диск — раскаленную сковородку, на которой можно приготовить яичницу. А прямой стебель колючего кустарника в его воображении превращался в шампур с нанизанным на него шашлыком.

— В лагере сейчас картошку дают. С жареной рыбой, — устало говорил Пузырь, глядя в сторону реки, в которой плавали жирные лещи, сазаны и судаки.

Когда далеко-далеко за горизонтом полыхала зарница и раздавались глухие раскаты грома, Витя изрекал:

— Это боги пукают. Да-да, именно пукают. Так считают бушмены, дикие африканские люди. Они приносят богам жертвенное животное, и если после этого начинается ливень с громом и молнией, значит, боги приняли жертву, съели ее, обожрались и пукают. Гром у африканских бушменов считается хорошей приметой, потому что вслед за ним обычно идет дождь. А дождь — это хороший урожай. Вы думаете, я сам все выдумал? Ничего подобного. Нам про это рассказывали на уроке географии, когда мы изучали муссоны и пассаты.

Дина и Вадик очень устали, поэтому не обращали внимания на Пузыря.

— Вас не беспокоит шум в моей голове? — спросил тот еще через полчаса. — У меня в голове гудит от голода.

— Послушай, Витя, — не останавливаясь, произнесла Дина, — при минимальной активности средний человек может спокойно обходиться без воды двое суток. После сытой жизни первые пять дней абсолютной голодовки пойдут тебе только на пользу.

— Ты, Кирсанова, как я погляжу, только о еде и можешь говорить. Только о ней и думаешь.

Когда стало смеркаться, впереди показалась темная полоска леса. Путешественники прибавили шагу и минут через сорок вошли в лес, спустились к реке и, пользуясь последним светом угасающего дня, набрали хвороста и вскипятили в котелке воду. Дзюба прошел вдоль берега, вернулся с пучком мяты и бросил ее в кипяток. От котелка сразу повеяло запахом ментоловой жвачки.

Вокруг стояла ночь. Комары слетелись на огонь и свирепствовали, сбиваясь в мерцающие рыжеватые облака вокруг костра. Изнуренные долгой дорогой путники старались держать головы на грани дыма и чистого воздуха, это позволяло дышать и в то же время избавляло от комаров, которые так и норовили забиться в уши и ноздри, но отлетали, почуяв дым.

— Мятный чай готов! — провозгласил Пузыренко, когда вода в котелке покипела минут пять.

Кружка была одна на всех (Дзюба нес ее на своем брючном ремне), пришлось пить чай, делая по два глотка и передавая кружку по кругу. Но это не мешало с наслаждением прихлебывать обжигающий, с мятным ароматом, напиток. Когда Дина во второй раз сделала глоток, то вздрогнула от внезапного порыва ветра, который пронесся над ее головой. Большущая ушастая сова, расправив крылья, с криками "угу… угу… угу…" спикировала с верхушки высокого дерева до самой земли, схватила какую-то мелкую живность, — то ли мышь, то ли лягушку — и, не приземляясь, снова взлетела и скрылась в темноте. Это было так неожиданно, что Дина чуть не выронила кружку. Пузырь тут же рассказал анекдот на эту тему;