Партизанка Лара - Надежда Надеждина Страница 9

Лара вздумала обшарить елки, росшие по краю поляны, полезла под дерево, и ее правый глаз закосил от волнения: между кустами папоротника виднелись мужские сапоги.

Еще секунда – и она бы вскрикнула. Но прятавшийся за деревом бородатый незнакомец приложил палец к губам, и девочка промолчала. Тогда он вполголоса позвал кого-то невидимого:

– Не бойтесь, это ребята – хороший народ.

Кусты раздвинулись, и на поляну навстречу девочкам вышли двое мужчин.

Люди незнакомые, кто знает – хорошие или плохие. Рая и Лара уже готовы были бежать, но их остановил голос Фроси. Она спокойно и весело поздоровалась с незнакомцем.

– Хоть вы с бородой, а я вас сразу признала. Наша семья до войны тоже в Пустошке жила.

– И ты уверена, что видела в Пустошке именно меня?

– А как же! Вы в школу к нам приходили. Меня еще по географии спрашивали. Значит, при немцах вы больше по школам не ходите?

– Я вижу, вы сами, ребята, в школу не ходите. А как вы, так и мы.

Девочки засмеялись. Раз шутит, и глаза добрые, и бывал в школах – это свой человек. Ему можно без страха ответить, где ты живешь и как тебя зовут.

Больше всего заинтересовала незнакомца Фросина фамилия.

– Кондруненко… Я знал Кондруненко Ивана: организатор первых колхозов, коммунист.

– Так это же мой папа! – сказала Фрося. – Папа на фронте, а мы от бомбежки в Печенево подались. Там спокойней. Деревня маленькая. У нас даже немцы не стоят, только наезжают по временам.

Незнакомец переглянулся с товарищем и стал расспрашивать Фросю, как разыскать в Печеневе их дом, как имя и отчество ее мамы.

– Она не испугается, если как-нибудь в неурочный час мы постучимся в окошко? Твоя мама могла бы нам помочь кое-что разузнать. Жене коммуниста мы доверяем. А вас, девочки, я прошу дать пионерское слово, что больше никому не расскажете про нашу встречу в лесу.

– Честное пионерское! – хором сказали подружки.

А Лара успела прибавить:

– Честное пионерское, я тоже могу вам узнать все, что нужно. Почему только Кондруненкам? Постучите мне. Вы увидите – я пригожусь.

Потом Фрося сказала подругам, что в лесу с ними разговаривал бывший заведующий Пустошкинским роно Кулеш. Но Ларе не так уж важна была фамилия. Важно, что этот человек ушел в лес, не желая покориться врагу, стал партизаном. И он поведет за собой других, потому что он коммунист.

… С тех пор девочка стала ждать. Она ждала и сегодня, глядя на заледеневшее окно. Может, людям из леса все-таки понадобится ее помощь? Может, сегодня ей постучат?

И, словно в ответ девочке, оконное стекло задребезжало.

Кто-то снаружи постучал по нему пальцем: тук, тук, тук…

Партизаны поверили, что она пригодится. За ней пришли! Девочка прильнула к окну, но вместо мужского баса она услышала писклявый мальчишеский голос:

– Лариска! Я жду. Давай выходи.

Это стучались не люди из леса, это стучался Санька. Он уже давно побирался, и бабушка давно посылала с ним Лару, но девочка уверяла бабушку, что она заработает.

– Вот увидишь, я заработаю. А просить милостыню мне стыдно. Потерпим еще немного, баб!

Бабушка долго терпела, зная, как трудно заработать зимой в разоренной, нищей деревне. Но вчера больная, голодная бабушка заплакала:

– Господи! Чем так мучиться, прибрал бы ты меня поскорей!

И Лара не выдержала.

Хорошо. Если Санька завтра пойдет побираться в Тимоново, пусть он ей постучит.

Вот он и постучал.

Причесаться было недолго: все деревенские девчонки, боясь сыпного тифа, подстриглись. И у Лары теперь были короткие волосы. Одеться тоже было недолго. Но девочка медлила.

Имеет она право в последний раз спросить бабушку: «Может, потерпим еще немного, баб?»

Из-под рваного одеяла высовывалась бабушкина рука, плоская от худобы, как дощечка. А что, если бабушка умрет? Умрет из-за того, что ее гордая внучка стыдилась просить милостыню? Как будто со вчерашнего дня рука стала меньше. Как будто рука тает.

Нет, раздумывать нечего. Надо сегодня же принести из Тимонова хоть несколько корок. Бабушка больше не может терпеть.

Печеневские крыши скрылись вдали. Теперь ничего не было видно, кроме снега и неба, белесого как снег.

Порывами налетал ветер, перемешивая белое небо с белой землей. Дорога начинала струиться, и Ларе казалось, что это уже не дорога, а серебристая река. Они плывут против течения, и их сносит. Вон как уже далеко отнесло мальчика и девочку – беженцев, которых Санька зазвал в компанию. Они не могут поспеть за своим вожаком.

– Саня, надо бы подождать ребят.

– Да с этими косолапыми нам до ночи не дойти! Эй, вы! Заснули или примерзли к дороге? Долго еще вас ждать?

Девочка не обратила на Санькин окрик никакого внимания. Иногда она останавливалась, низко нагнув голову, будто чего-то искала; иногда шумно всплескивала руками. Слышно было, как она разговаривает сама с собой.

Но мальчик, прибавив шаг, догнал нетерпеливо поджидавшего его Саньку.

– Она тебе кто? – Санька кивнул на девочку. – Сестра?

Мальчик испуганно заморгал.

– Сестра.

– Дурочка, что ли?

– Не… Хворая. Пожара спугалась. Фашисты нашу деревню пожгли.

– Хворым надо дома сидеть. Зачем ты ее на мороз поволок?

Мальчик потупился.

– Ее люди жалеют. Ей другой раз даже сала дадут.

– Эх! – скрипнул зубами Санька. – Ну ладно. Сейчас не об этом разговор. Пусть голова у нее дурная, но ноги-то не дурные? Может она скорее идти?

– Не… Шибче она не может. Ноги стоптала. Мы сдалека, с Белоруссии. Все бегли и бегли. Хотели от немца убечь.

Больная девочка, оставшись одна, встрепенулась и начала торопливо ковылять по дороге. Санька угрюмо рассматривал ее ноги, замотанные тряпьем.

– Так, так… – подбадривал сестренку мальчик-беженец. – Вы говорите «дурочка», а я вам скажу: наша Марийка все понимает. Дай немец ей хлеба – какая бы она ни была голодная, у немца не возьмет.

Больная девочка вплотную подошла к ребятам, но ее странно блестевшие глаза смотрели мимо.

– Чуете? – Лицо больной исказилось от страха. – Чуете? Паленым воняет. Опять немцы кого-то жгут.

– Не слушайте ее, – вздохнул мальчик, – ей всюду пожар чудится…

Санька для проверки шмыгнул носом.

– А вот и не чудится. Точно: паленым воняет. Понюхай-ка сам.

Четыре носа нюхали воздух, щекотно пахнувший дымом. Ребята шли по запаху, как по следу. Запах становился все гуще.