Секреты - Жаклин Уилсон Страница 9

Я писала, писала, писала. Долго.

Потом прислушалась.

Я ждала. Ждала, что Ванда станет звать меня. Потом мама. Потом папа.

Если судить по моему урчащему желудку, время ужина уже прошло. Я пожалела, что не прихватила с собой какую-нибудь еду. Вспомнила о шоколадках «Марс», спрятанных под моей подушкой, и рот сразу наполнился слюной.

Потом опять взялась за дневник.

Я ждала.

Может, я просто не слышу, что меня зовут оттуда, снизу? Я легла на пол и приложила ухо к щели у люка. Было слышно, как в гостиной бормочет телевизор, потом донесся негромкий свист кофейника на кухне. Почему они преспокойно смотрят телевизор и готовят кофе? Почему не носятся по всему дому и не ищут меня?

Вдруг я услышала — шлеп-шлеп, шлеп-шлеп: это дурацкие шлепанцы Ванды, будто игрушечные медвежата. Ну конечно, она меня ищет.

Но нет. Она прошлепала прямо в ванную комнату и пустила воду. А меня нет и нет, сколько часов прошло! Меня мог зарезать грабитель, изнасиловать разбойник, могли похитить иностранцы… Ванде-то что, ей наплевать. Я исчезла, меня нет, но это ведь не причина лишить себя наслаждения подольше понежиться в горячей ванне.

Но мама? Папа? Я знаю: для моей мамы я — огромное разочарование (она постоянно пользуется словом «огромный», говоря обо мне), но папа всегда уверял, что я для него свет в окошке, глазурь на его пирожном, джем в его пончике, крем в его эклере. Сейчас пирожные давно зачерствели. Папа не заметил, что меня нет, я исчезла. Никто не заметил.

Когда мне стало уже дурно от голода, я подняла крышку люка и, пошатываясь, спустилась по чердачной лесенке. Я стояла на лестничной площадке, чувствуя себя так, словно вернулась из другого мира. Ванду я обнаружила в ее комнате, все еще розовую после долгого купания; ее волосы висели как морские водоросли. Она ела «Марс» и самозабвенно слушала свой плеер. Увидев меня, она даже подскочила.

— Почему ты не искала меня? — потребовала я ответа.

Ванда недоуменно таращила на меня глаза.

— А зачем? Ты же здесь! — сказала она, откусывая еще немного от батончика «Марс».

— Где ты взяла этот батончик? — спросила я. — Уж не стащила ли из-под моей подушки?

— Твоя мама говорит, тебе нельзя есть «Марс», — сказала Ванда, громко чавкая.

— Ах ты свинья! — Я хотела выхватить у нее остаток батончика, но ее зубы оказались проворнее. Мои глаза налились слезами.

— Не плачь, дурашка. Завтра я куплю тебе другой, — сказала Ванда.

Я выбежала из комнаты. Это были слезы бессилия и отчаяния, но Ванда никогда этого не поняла бы.

Я спустилась вниз. Мама ходила взад-вперед по холлу и быстро-быстро говорила в телефон:

— Послушай, это серьезно. Мне все равно, который сейчас час! Ты меня выслушаешь, и не возражай! — объявила она. — Господи, я просто теряю голову!

Но она собиралась потерять голову не потому, что потерялась я. Речь шла о каких-то неприятностях в связи с ее дурацкими моделями.

— Пурпурный цвет этой последней партии футболок совершенно неприемлем, не тот оттенок. Он должен быть глубокого пурпурного цвета, практически цвета черной смородины, а эта партия почти сиреневая… понимаешь, тут тонкость, трудно объяснить словами… — Она прикрыла ладонью мембрану и по-петушиному вопросительно склонила голову набок. — Да, дорогая? — спросила она одними губами.

Было совершенно очевидно: она не заметила моего отсутствия. Я могла бы исчезнуть, пожалуй, на месяцы и остаться лишь в самом конце ее списка неотложных дел — гораздо, гораздо ниже сиреневых футболок, которым следовало быть черносмородиновыми.

Папа тоже ничего не заметил. Он прилип к телевизору, шла программа «Кто хочет быть миллионером?». Он даже не оторвал от экрана глаз, когда я вошла в комнату.

Не думаю, что я все еще люблю его.

Я не люблю никого.

О, Китти, моя дорогая Китти, как бы мне хотелось, чтобы ты была взаправдашней…