Призраки из прошлого и другие ужасные истории - Алла Озорнина Страница 9

– Для рук вон рукомойник в углу, а остальное, то бишь нужник, в другом месте. За огородом.

– За огородом? – спрашиваю я, решив, что ослышался.

– Ну да. А где ж ему еще-то быть? Пойдем, покажу.

Дядя Миша подходит к двери, я поднимаюсь и иду следом.

– Одеваться надо, – говорит дядя Миша.

– Зачем?

– Ну как зачем, холодно ведь. – Он чешет за ухом. – На улице поди под тридцать. – Я вспоминаю, что слышал где-то, будто в некоторых селах, даже в школах, туалеты на улице, но не верил этому.

– Так вы что, его отапливаете? – спрашиваю я, потому что не представляю, как в такой мороз может быть неотапливаемый туалет.

Дядя Миша молча изучает мое лицо, и я догадываюсь, что ляпнул очередную глупость, потом отвечает:

– А че его отапливать-то? Мы ж там не раздеваемся…

Я надеваю ботинки Геннадия Борисовича.

– Постой! – останавливает дядя Миша. – Положь на место! Здесь экипировка будет другая. – Он исчезает в комнате и возвращается, держа в руках какую-то одежду и серые валенки. Все это бросает на пол. – Вот, смотри. – Дядя поднимает старую кроличью шапку и напяливает ее мне на голову. Шапка слишком большая и падает на глаза. – Ничего. Лучше больше, чем меньше. Я имею в виду размер. Теперь вот это примерь. – Дядя Миша протягивает мне совсем не новую телогрейку. Я невольно морщусь – видели бы родители! Об одноклассниках я уж не говорю. И уж тем более о Попове с его командой, вот уж был бы повод для издевательств! – Надевай, надевай, нечего нос воротить.

Я нехотя наряжаюсь в телогрейку и даже с легкостью застегиваю ее на пуговицы.

– Ну вот, – радостно произносит дядя, – в самый раз. Будто на тебя сшита. Теперь вот это давай. – Он поднимает с пола валенок и протягивает мне. Чтобы засунуть в него ногу, приходится расстегнуть телогрейку, иначе мне не согнуться, мешает живот.

Валенки оказались ну просто громадными! И ужасно неудобными.

– Пошевели-ка пальцами, – приказывает дядя Миша. – Не жмут? Это на сорок шестой размер. А ты какой носишь?

– Сорок первый.

– То-то я смотрю, ботинки почти игрушечные. Сам большой, а нога крошечная. Постой немного, я сейчас…

Он опять исчезает в комнате и возвращается, теперь уже держа в руках две длинные серые тряпки.

– Что это?

– Вы, столичные, видать, вообще ничего не знаете. Это же портянки! – сердится дядя Миша. – Дай сюда ногу!

Портянки… Что это за слово такое? Кажется, я встречал его в какой-то книге про войну, но теперь не могу вспомнить, что оно означает. А дядя Миша тем временем быстро наматывает сначала на одну, потом на вторую ногу серые тряпицы.

– Теперь толкай ноги в валенки! – командует дядя. – Не слетят?

– Да вроде нет…

Мне становится смешно. Для похода в туалет целая, как говорит дядя Миша, смена экипировки, да еще и портянки в придачу. Хотя туда я, наверное, вполне мог бы сбегать в ботинках и куртке Геннадия Борисовича.

Дядя отходит в сторону, почти не мигая смотрит на меня восхищенным взглядом.

– Что тут скажешь? Красавец, да и только! Толстоватенький, конечно, но в этой телогрейке и ты кажешься даже… хм… худощавым! – Он тянет меня в соседнюю комнату, туда, где, оказывается, находится зеркало. – Сейчас убедишься! – Ковыляя с непривычки в валенках, я с трудом удерживаю равновесие. От того, что я вижу минуту спустя, становится не по себе. Но на лице у дяди Миши, похоже, неподдельный восторг.

– Видишь, какой ты красавец! Еще бы прыщи убрать… Неужели нет никакого лекарства? Если б не они – от девчонок у тебя отбоя бы не было, факт! А вообще, что-то долго ты одеваешься! Космонавты в космос и то быстрее собираются, – говорит дядя, как будто бы это я сам решил вдруг, как он выразился, сменить экипировку.

– Красавец! – еще раз с чувством повторяет он. – Куда до тебя нашим-то! Ты теперь, можно сказать, деревенскее всех деревенских! Ну а теперь в нужник! Быстро! А то обмочишься!

Открыв дверь в сени, предупреждает:

– Не налети, тут кадушка стоит, помнишь? Во-о-т… Все нормально. Теперь иди.

Я выхожу на крыльцо и чувствую, как лицо после теплого помещения стягивает морозный воздух.

– Через этот огород перебежишь, там строение такое будет… – напутствует сзади дядя Миша. – Увидишь. Вот это самый узел и есть. Да, света там нет. Так что будь осторожен. Не провались.

– А куда я могу провалиться?

– Ну это… Дырка там посередине в полу, ну, отверстие, в темноте можно не увидеть. Ну, словом, разберешься. Беги!

Легко сказать, беги. Какое там беги, я еле доковылял до нужника, который внешне напоминает собачью конуру, только сильно вытянутую вверх, делаю шаг вперед и понимаю, что нога все-таки попадает в отверстие, о котором только что говорил дядя Миша. Вытаскиваю ногу и сую руку в карман, чтобы достать телефон и посветить, где что находится, но вспоминаю, что он остался в куртке.

Что делать, приходится открыть настежь дверь, чтобы разглядеть, где в полу нужника находится дырка. Закончив со своими делами, выхожу на улицу и… замираю. Во-первых, от того, что в голове будто бы начинают взрываться какие-то бомбочки. И во-вторых, там, за забором, вдоль дороги медленно проплывает над землей одинокая душа замученного стражника. Точь-в-точь такая же, какие мы видели с Геннадием Борисовичем, когда шли по лесу. Душа медленно заворачивает за угол и исчезает.

И тут же слышится нетерпеливый голос дяди Миши:

– Петька, ты где? Живой хоть?

Над крыльцом по-прежнему горит тусклая лампочка, туда и иду. Взгляд выхватывает еще один огонек – неровный, прерывистый, далекий, висящий чуть ли не у самого неба. Я знаю: это продолжают жечь костры души загубленных стражников.