Поллианна взрослеет - Элинор Портер Страница 8

– Ой, вы должны быть очень довольны, что живете в таком совершенно превосходном месте! – воскликнула девочка, выскакивая на тротуар и радостно оглядываясь вокруг. – Ведь вы довольны?

Миссис Керю ничего не ответила. Она вышла из лимузина мрачная и насупленная.

Во второй раз за последние пять минут Поллианна поспешила исправить сказанное слово.

– Я, конечно же, не имела в виду такое греховное удовольствие, как гордыня, – объясняла она, беспокойно ища взглядом лицо миссис Керю. – Возможно, вы так же меня поняли, как в свое время поняла подобные мои слова тетечка Полли. Но я не имела в виду такое удовольствие, когда вам приятно оттого, что вы имеете то, чего нет у других, а такое удовольствие, когда вам хочется кричать от радости и хлопать дверью… хотя так поступать невоспитанно, – закончила она свою речь, раскачиваясь на носках своих туфелек.

Шофер, пряча улыбку, занялся машиной. Миссис Керю, губ которой улыбка так и не коснулась, двинулась по каменной лестнице к входной двери.

– Поллианна, пойдем, – твердо сказала она.

Пять дней спустя Делла Уэтерби получила от сестры письмо, которое с радостным нетерпением тут же распечатала. Это было первое письмо со времени приезда Поллианны в Бостон.

«Дорогая сестра! – писала миссис Керю. – Дорогая Делла, почему ты не предупредила меня, чего следует ожидать от этого ребенка, когда уговаривала взять ее? Она сводит меня с ума, а отрядить ее домой я уже тоже не могу. Трижды пыталась, но каждый раз, прежде чем я успевала что-нибудь сказать, она останавливала меня, рассказывая, как хорошо ей у меня живется, и как она рада, что приехала, и как мило с моей стороны, что я позволила ей пожить у себя, пока ее тетка в Германии. После таких слов как я могла бы заявить: «Возвращайся домой, я тебя здесь не хочу видеть»? Но самым абсурдным остается то, что ей, похоже, и в голову не пришло, что она может быть здесь нежеланной. А я, похоже, не могу ей даже намекнуть.

Конечно, если она начнет читать мне проповеди или учить искать личные благословения, я моментально отряжу ее домой. Я сразу тебе говорила, что терпеть такого не стану. И не потерплю. Дважды или трижды мне уже казалось, что она собирается начать (проповеди, я имею в виду), но каждый раз она выдавала какую-нибудь вздорную байку о дамах из своего Женского благотворительного общества. Таким образом, ей до сих пор удается избежать изгнания домой.

Но на самом деле, Делла, она невыносима. Во-первых, она мечется по всему дому как угорелая. В первый же день она умолила меня открыть для нее каждую комнату. Она не успокоилась, пока не обследовала каждый закуток, чтобы увидеть «все эти удивительные и прекрасные вещи», даже более красивые, как она заявила, чем у мистера Джона Пендлтона, кто бы он ни был – думаю, кто-то из Белдингсвилля. Во всяком случае, он не из Женского благотворительного общества. До этого я дошла самостоятельно.

Далее, как будто не достаточно было беготни из комнаты в комнату (при чем я была персональным гидом на этой своеобразной экскурсии), она где-то нашла мое атласное вечернее платье, которое я годами не надевала, и уговорила меня примерить его. Зачем я на это согласилась, я сама не знаю, но я обнаружила полную беспомощность перед девчонкой.

И это еще было только начало. Она стала уговаривать меня, чтобы я показала ей все, что у меня есть. И при этом настолько смешно рассказывала, как в детстве одевалась из миссионерских посылок с благотворительными пожертвованиями, что я не могла удержаться от смеха. Одновременно меня душили слезы при мысли о том, в какие лохмотья должен был одеваться бедный ребенок. Конечно же, от нарядов мы перешли к драгоценностям. Она так превозносила мои два или три перстня, что я, как дурочка, открыла сейф – единственно ради удовольствия увидеть ее удивление.

Знаешь, Делла, я боялась, ребенок сойдет с ума. Она надела на меня каждое кольцо, каждую брошь, браслет, каждую цепочку и колье, настояла, чтобы я надела на голову обе свои бриллиантовые тиары (когда выяснила, что они собою представляют). Так я и сидела, украшенная жемчугами, бриллиантами и изумрудами, чувствуя себя языческим идолом в индуистском храме, тем более что неуемная девчонка начала плясать вокруг меня, хлопая в ладоши и распевая: «Ох, как превосходно! Как совершенно чудно и прекрасно! Как бы славно было подвесить вас в окошке, словно волшебную призму!»

Я как раз хотела спросить ее, что она имеет в виду, как она упала на пол посреди комнаты и принялась рыдать. Ну-ка, угадаешь ли ты, отчего она плакала? От счастья, что у нее есть глаза и она способна видеть. Что ты на это скажешь?

Конечно, это еще не все. Это только начало. Поллианна здесь едва ли четыре дня, но каждый ее день насыщен до предела. Среди ее личных друзей сейчас числится мусорщик, квартальный полицейский, мальчишка-разносчик газет, не говоря уже о каждом человеке из моей прислуги. Такое впечатление, что она всех их очаровала. Но не включай в число очарованных меня. Я бы охотно отправила ее домой, если бы не мое обязательство принимать ребенка в своем доме всю зиму. А заставить меня таким образом забыть Джеми и мою непреодолимую скорбь просто нереально. Присутствие этой девочки не заменяет мне его, а только делает острее ощущение потери. Но, как и обещала, я буду терпеть девчонку, пока она не начнет проповедовать. Только начнет – сразу отправится к тебе. Впрочем, на данный момент, еще не начала.

С любовью и некоторым смущением,

твоя Рут».

«Проповедовать она еще не начала! – Улыбнулась про себя Делла Уэтерби, складывая листок, исписанный нервным почерком сестры. – Рут, Рут! Ты сама признала, что открыла для девочки каждую комнату, показала ей каждый уголок дома, наряжалась для нее в атласное платье и надевала на голову короны. А Поллианна ведь еще и недели там не пробыла. Но проповедей она тебе не читала и не учила, нет».