Мусорщик - Дарья Вильке Страница 8

«Нет, я не беспокоюсь, – говорил себе Мусорщик. – Все хорошо».

Он ходил на работу, снова заказывал себе пиццу – а иногда и делал себе яичницу, сам – но, подходя к дому, всегда ждал, что около подъезда покажется знакомая фигура и, увидев его, Проходящий улыбнется во все веснушчатое лицо.

Когда кто-то звонил в дверь, сердце Мусорщика колотилось как бешеное и он кидался открывать. Темноты там, на лестнице, он больше не боялся. Мусорщик знал – из темноты может выглянуть только он, Проходящий.

Как щенок, бегущий встречать своего человека, он бросался со всех ног в прихожую. Отпирал трясущимися от волнения руками все замки и распахивал дверь. Но за нею был разносчик рекламных проспектов, или сосед, или парочка заблудившихся миссионеров. Или вообще никого. И никакого Проходящего.

И каждый день, проснувшись, он медленно брел к балконной двери. Сначала он боялся смотреть туда, на улицу – боялся, что увидит их снова. Но все равно смотрел. И они, конечно же, каждый день были тут. Каждый день мама сидела, с прямой спиной, как у куклы. И каждый день тень, похожая на гигантского лося, нависала над ней.

Потом он к ним привык. Они жили на балконе как витринные манекены – только очень хорошо сделанные манекены. Мусорщик перестал их бояться, ведь как можно бояться манекенов? Он разглядывал их, разглядывал каждый волосок. Надо же, удивлялся он, я запомнил их совсем по-другому.

Однажды вечером их не оказалось. Он даже открыл балконную дверь, чтобы удостовериться. Но их и вправду не было. Мусорщик робко ступил на коричневую плитку, похожую на дольки шоколада, и вдохнул полной грудью запах лаванды. Ни мамы, ни лося больше не было. Совсем.

Наутро ему не захотелось идти на Свалку. Ему не захотелось к мусору. И думать про мусор, и видеть мусор – тоже не захотелось.

– Я болею, – сказал он вяло в телефонную трубку.

А потом снова забрался под теплое одеяло.

Не мог же он пропасть просто так, думал Мусорщик. Его же прислали из Управы.

Тогда он надел самую лучшую свою рубашку. Нет, даже просто – он надел рубашку. Потому что рубашка у него только одна. Рубашку и брюки, в которых раз в несколько лет ходит к врачу. И пошел в Управу.

В Управе было прохладно и малолюдно. Одинокие люди ходили по пустым этажам. Сонный вахтер кивал головой в застекленной комнатке при входе.

– Скажите, куда направляют беженцев? – спросил Мусорщик усталую женщину в кабинете с черной табличкой.

– Беженцев? – удивилась женщина. Удивилась так громко, что, кажется, проснулся даже охранник в застекленной комнатке.

Мусорщик, сбиваясь и волнуясь, принялся объяснять про полицейских и Проходящего.

– Война, понимаете, – говорил он, – война. Каждому по беженцу.

– Война, – покачала женщина головой. – В голове у вас война.

– Как же так, – бормотал Мусорщик, идя домой, – как же так? Никакой войны, никаких беженцев. Никакого Проходящего?

Он пришел домой и сел на постель. Ему почему-то стало одиноко. Он не помнил, чтобы ему когда-нибудь было одиноко. Что делать, когда становится одиноко, Мусорщик не знал. Поэтому он встал и отправился на кухню. Домыл посуду, которая громоздилась в раковине. Вытер стол. Подумалось – вот это недавно делал Проходящий. Пошел в комнату, снял со стены мандолину. Обнял ее всем телом. И понял, что играть совсем не хочется.

Мусорщик брел по своей квартире, как по чужому двору: из спальни в кухню, из кухни в гостиную, из гостиной в прихожую.

«Зеркала надо хотя бы протереть, – подумал он. – Буду в них мелькать и покажется мне, что я совсем не один здесь».

Он взял тряпку и миску с водой, налил в воду уксуса – так делала мама, вспомнил он, и так делал Проходящий. Сначала дотронуться до зеркала было страшновато, но потом Мусорщик привык. А когда вытер зеркало в прихожей насухо, застыл.

Ему показалось, что из зеркала на него смотрит Проходящий. Заросший щетиной, с густыми кустистыми бровями, взглядом исподлобья и веснушчатым носом, будто солнце только его и усмотрело на лице.

Мусорщик оглянулся. За спиной никого не было. Тогда он улыбнулся. И увидел, что когда он улыбается, возле губ оказываются две глубокие складочки-морщинки, будто бы какой художник небрежно провел два штриха на лице: раз сверху вниз, и еще – раз. И еще он морщит нос – и веснушки на носу собираются в смешную гармошку.

– Как мы похожи, – бормочет Мусорщик – и разглядывает, разглядывает себя в зеркало. Он отходит подальше и приближает лицо вплотную так, что веснушки на носу расплываются. Проходящий – вылитый Проходящий.

Мусорщик идет на балкон и распахивает дверь – так широко, как получается. И терпкий воздух начала лета врывается в комнату, а ветер комкает легкие занавески. Мусорщик обматывает шею старым шарфом – тепло, но почему-то понятно, что шарф надо обязательно взять. Он выходит из дома, окунается на улице в галдящую, разноцветную толпу, заходит в парк, небрежно бросает на столик кафе старый шарф и заказывает чашку кофе. Как это, оказывается, легко – заказать чашку кофе.

А когда кофе принесли – только тогда, не раньше! – поднял голову и посмотрел туда, где виднеется меж старых деревьев его дом. Он отсчитал положенные этажи и затих, чувствуя запах кофе и узнавая свой балкон. На котором – и это видно издали, видно из этого кафе в парке – сиреневыми шапками махортится лаванда и чуть-чуть поворачивается от ветра солнечный зонтик. В желтую и белую полоску.

Мусорщик пьет кофе – маленькими глотками, чтобы не кончился быстро, – и знает: сейчас он допьет, расплатится и пойдет домой. И уже снизу, как только откроешь дверь в подъезд, почувствует запах ванили, отборного изюма и творога. А поднявшись по ступенькам, услышит, как кто-то во все горло распевает непонятные песни на кухне.

Потому что в квартирах с лавандой и полосатыми зонтиками на балконах иначе не бывает.