Приемыш черной Туанетты - Сесилия Джемисон Страница 8

В тот день, когда художник купил фигурку Квазимодо, Филипп едва мог дождаться вечера – так ему хотелось рассказать Туанетте об удаче Деи. И как только его лоток опустел, он стрелой помчался по Урсулинской улице, не обращая внимания на заманчивые приглашения соседских мальчуганов поиграть с ними. Филипп был любимцем мальчиков, которые жили на его улице и встречали его с неизменным восторгом.

На углу улицы Треме он увидел мальчишек, окруживших маленького калеку-негра с тяжелым ведром на голове.

– Опять мальчишки мучают маленького Билля! – воскликнул он, и его голубые глаза засверкали в гневе. – Дайте мне только добраться до них – я им задам.

И спустя мгновение он был в толпе, раздавая удары направо и налево.

– Эй, слушайте, ребята! Оставьте бедного калеку в покое! Как вам не стыдно мучить его? Ну-ка, Билль, дай мне твое ведро, а ты возьми мой лоток. – И, взгромоздив тяжелое ведро себе на голову, он двинулся вперед, сопровождаемый мальчишками.

Филипп вернулся домой весь красный, еле переводя дух от непосильной тяжести, а глаза его блестели от возбуждения.

Туанетта сидела на небольшой веранде, у стола, покрытого белыми цветами. Она приделывала цветы жасмина, вылепленные из воска, к проволочной модели барашка.

– Для кого это, мамочка? – спросил Филипп, опираясь о перила веранды и утирая потное лицо.

– Это для маленького ребенка с улицы Приер; он умер вчера вечером. Но отчего ты так разгорелся, дитя мое? – спросила Туанетта. – Я ведь просила тебя не бегать!

– Я не мог удержаться; я так торопился домой. Хотелось скорей рассказать тебе, что Дея продала «Квазимодо»! – И Филипп, торопясь и задыхаясь, то по-английски, то по-французски рассказал Туанетте о приключениях дня: – Ах, мамочка, он рисует картины там же, где и живет, и просил меня прийти посмотреть. Можно мне пойти к нему завтра?

– Конечно, дитя, можно! – ответила Туанетта, не отрывая глаз от работы. – Можешь идти, и если он научит тебя чему-нибудь, я буду очень рада.

– Он научит; я знаю, что научит! Он очень добрый! Он обещал купить «Эсмеральду», – проговорил уверенным тоном Филипп.

– Я рада за бедную девочку, – продолжала Туанетта, доделывая уши барашка.

– Можно мне поужинать, мамочка? Ужасно я голоден. Ты стряпала гумбо?

– Да, дорогой мой, все готово. Погоди немного, я должна кончить. Скоро придут за барашком. Остались только глаза.

С этими словами Туанетта выбрала темные листки анютиных глазок и искусно вставила их в приготовленные углубления.

– Не правда ли, совсем как живой? – сказала она, поднимая вверх барашка и глядя на него с восхищением. – Он такой беленький.

– Не знаю, – сказал Филипп, критически рассматривая изделие, немного склонив голову набок. – Но я больше люблю живые цветы.

– Не правда ли, совсем как живой? – сказала Туанетта, поднимая вверх барашка и глядя на него с восхищением.

В это время раздался звонок, и Филипп поспешил отворить калитку. Пришла служанка с корзиной за барашком.

– Он понравится барыне, – говорила она, отирая пот на блестящем черном лице, – она еще не знает, что барашек заказан. Это хозяин распорядился.

Туанетта завернула барашка в вощеную бумагу и осторожно уложила сверток в корзину.

– А теперь, дитя мое, – сказала она, когда женщина ушла, поминутно заглядывая в корзину, словно там лежало живое существо, – сбегай, запри калитку, а я накрою ужин.

Туанетта убрала оставшиеся цветы и застелила стол белой скатертью. Затем она отправилась в безукоризненно чистую кухню и принесла оттуда миску с дымящимся гумбо, блюдо разваренного риса, тарелку с бисквитами и кувшин молока.

Пока она собирала ужин, Филипп направился в свою спаленку, которая находилась возле их общей комнаты. Проходя через кухню, он залюбовался – как чисто и уютно было здесь! Стены общей комнаты почти сплошь были увешаны проволочными моделями цветочных украшений для похорон и свадеб. Тут были колокольчики и арфы, короны и звезды, подушки и подковы, полуоткрытые ворота и четырехлистный клевер, барашки и голуби, а между ними висело множество венков из белых бессмертников, на которых выделялись красные надписи: «Моему сыну», «Моей матери», «Молитесь за нас» и другие. Креолы часто покупали такие венки, и поэтому Туанетта делала их всегда про запас. Вечернее солнце заглянуло в окно, и модели сверкали, как серебро. Солнечные лучи придали нарядный вид всей комнате, осветив и белые стены, и красный кирпичный пол, и простую темную мебель. На дворе было уже темно и прохладно; последний луч солнца и теплые краски составляли приятный контраст с сумерками, будто создавали живописное полотно. Филипп любил это время дня. Его художественная натура наслаждалась своеобразной картиной окружающих предметов и красок. Помимо всего, это был его родной дом – единственный, который он знал, и он был ему очень дорог.

Он вошел в свою комнатку и увидел привычное: белоснежную постель с пологом от москитов, маленький столик у окна, уставленного букетами роз, здесь лежали его книги и аспидная доска, – и Филипп почувствовал не без гордости, что нет на свете лучшего уголка. Темная птичка прыгала на ветке за окном и чирикала: «Чик-чирик! Чик-чирик!» Умываясь и приглаживая волосы, Филипп удивительно точно повторил ее нежное чириканье. Затем он взял с полки над кроватью книги и отправился на веранду, где его ждала Туанетта. После ужина Туанетта, отодвинув кресло от стола, приготовилась слушать.

– Мамочка, – умильно проговорил Филипп, выбрав одну из книг и перелистывая ее, – я ужас как устал. Можно не учить сегодня урока?

– Нет, нет! – строго ответила Туанетта. – Разве ты хоть раз приходил в школу с невыученным уроком, с тех пор как впервые пошел к отцу Жозефу? Начинай же, голубчик! У меня есть еще работа, а тебе нужно готовить уроки. Что, отец Жозеф был доволен тобой сегодня?

– Да, мамочка. Он говорит, что я сделал разбор очень хорошо. Так нельзя не учить урока? Ну, ладно уж, начну.

И Филипп, сделав серьезное лицо, дрожащим голосом прочел «Отче наш». Когда он кончил, Туанетта наклонила голову и тихо произнесла: «Аминь». Исполнив эту важную обязанность, Филипп взял книги и уселся на ступеньках готовить уроки, а Туанетта убрала со стола и занялась какой-то хозяйственной работой. Вернувшись через некоторое время, она тревожно посмотрела на Филиппа. Мальчик сидел, уткнувшись подбородком в руки, а книги в беспорядке лежали у его ног. Она еще раз посмотрела на него… Он глубоко задумался. О чем может думать ребенок? Вдруг Туанетта сгорбилась, как-то осела, и руки у нее задрожали, когда она принялась перебирать семена.

С некоторых пор ее тревожило: вдруг он задаст вопрос о том, где его родители? Теперь, в мягком вечернем освещении, мальчик показался ей старше, чем когда-либо, и с внутренней дрожью она почувствовала, что час настал. Мальчик поднял голову и, устремив серьезные глаза на Туанетту, спросил: