Следы во времени - Елена Соколова Страница 7

Встав на четвереньки, Игнат, не поняв в чем дело, снова прильнул к колодцу, снова напился и снова рухнул без движения. Пролежав до самого вечера, очнулся и увидел над собой звезды.

Игнат очень удивился, но почему-то не испугался. Он поднялся на ноги, подошел к колодцу, испил водицы и, вытерев рукавом подбородок, попытался определить, где находится.

Невдалеке Игнат увидел странное сияние и пошел на этот свет. Оказалось, что светился колодец с живой водой!

В самой воде отражалось небо, но не ночное, а ясное голубое небо, и там, в колодце, всеми семью цветами переливалась радуга. Никогда раньше не видел Игнат живую воду такой.

Руки Игната сами потянулись к воде. По воде разошлись ровные круги и зазвучала музыка.

Игнат слушал музыку и плакал. Он бережно зачерпнул воды и стал пить. Постепенно, с каждым глотком, прояснялись мысли и появлялись ответы на все вопросы, а вместе с этим выправлялась кривизна души.

Игнат медленно отошел от колодца и направился в сторону своего дома.

Выйдя к полю, Игнат случайно спугнул чибиса, который, взлетев с гнезда, стал кружить над дорогой и над краем поля, отвлекая от гнезда Игната.

Игнат рассмеялся:

– Ты не бойся, чибис, я не трону твоих птенцов.

Чибис летал, расправив сильные крылья. Игнат представил, как где-то в траве сидят взъерошенные, неоперившиеся птенцы.

– Вот ведь, ответственность какая, – думал Игнат, – это ж нужно птенцов на крыло поднять!

– Игнат! А где ты пропадал? – услышал он.

Это был пастух Иван, который возвращался из совхозной овчарни.

– Полина твоя извелась вся. Решила, что ты помер. Мы тебя три дня искали. Вот ведь, радость какая, что живой!

– Да, чем упрямее за свою дурноту держишься, тем смертельнее. Иной раз мир под себя повернуть хочется, – сказал Игнат больше себе, чем Ивану.

– А о чем задумался-то? – спросил простодушно Иван, пропустив мимо ушей непонятную реплику Игната.

– Да вот, думаю, как сложно вырастить взрослую птицу.

– А чего там сложного? – рассмеялся пастух, – пусть за отцом повторяет, учится крыльями махать.

– Не в этом дело. Мы-то детей своих все торопим, перьев от них ждем там, где еще пух. А перья-то ведь не втыкаются. Они изнутри растут. Детей взрастить, вырастить нужно. Чтобы и смелость, и стойкость, и мудрость житейская изнутри исходила, а не нами наторкана была. Чтобы стала частью тела и тогда… Крылья расправил и полетел… Изучать законы надо, а не птенца. Мне отец жесткие правила оставил. Вникать нужно и в закон, и в птенца, чтобы едиными стали, чтобы законы жили и действовали не над птенцом, а в птенце. Тогда закон защитит его, как корабль на море. Море оно сильное, а корабль в нем не тонет. А самолеты? Ты смотри, какой ум нужен, чтоб самолет в небе удержался! А птице-то и думать об этом не надобно. В ней это все. Законы эти…

– Странный ты, Игнат, я тебя бояться начинаю, а пропадал-то где?

– Сам не знаю, знаю только, что другим вернулся.

– А это хорошо?

– Что вернулся?

– Что «другим».

– Еще не понял, только чувствую, что выздоравливаю.

– А ты болел?

– Да, Иван, смертельно.

– А теперь как?

– Теперь я умер.

Иван уставился на Игната и перекрестился, а Игнат рассмеялся и сказал:

– Мое «я» умерло.

– Так что ж за болезнь-то была?

– Страсть менять всех и всех перевоспитывать. Очень тяжелое заболевание. Настоящее бремя. Непосильное.

– А теперь что?

– Теперь сердце мое для людей открылось, Иван!

Иван вздрогнул и отшатнулся от Игната.

– Иван! – добавил Игнат, – колодец-то с мертвой водой мы зря забросили. Протоптать к нему дорожку надо.