Про то, как Вакса гуляла-гуляла, гуляла-гуляла - Михаил Левитин Страница 7

До чего же кружится голова! Какие тяжелые дни – с танцами, восторгами, криками, поцелуями, с этой бесконечной игрой в фей, которых Вакса ненавидела так же, как Машин папа.

Единственный разумный человек в доме. Но и он купил Маше на день рождения книгу про фей, и теперь придется, лежа на Машином плече, рассматривать – во что они теперь одеты.

– Что ты делаешь? – спросила мама. – Ты же сам…

– Ну, не могу я ей отказать! Не выбрасывать же!

И пошло, и поехало! Примерки, волнения, обещания отправить ее скоро в волшебную страну, где она снова станет живой, будто она и без того не живая! Как разобрать – кто живой, кто не живой?

Чувствуешь усталость, значит – уже живой. А Вакса изматывалась за день так, что забивалась в самый угол дивана и сразу засыпала, не дождавшись конца очередной папиной сказки.

Чего он только не рассказывает про нее, никогда с ней ничего подобного не происходило и не произойдет. Будьте уверены.

Когда для меня наступали трудные времена, я шел и думал про Ваксу: «Как она там?»

Или про дочку: «Что еще сделать для нее?»

Делал-то я много, но все никак не мог вообразить, что она станет делать, когда меня не станет.

Не хотелось об этом думать, но страшная зависимость от меня моей жены пугала. Она занималась Машей все время, но ей, как бы это сказать поделикатней, было как-то не до Маши. Она занималась ею для меня: «Смотри, какая я хорошая мать, смотри, не думай ни о чем плохом, живи долго!»

– Меня не станет без тебя, – говорила жена. – Но это не значит, что я не занята дочерью.

– Объясни, – потребовал я, но объяснить она не сумела. Она даже не пыталась объяснить, вот что страшно. Стояла как звезда надо мной и, вместо того чтобы освещать путь, шарахалась от каждого моего резкого движения.

Вся надежда была на Ваксу, но как ее найти?

Эта новая казалась слишком беспомощной и напуганной. Все никак не могла привыкнуть к обстановке нашего дома. А обстановка действительно была не совсем обычной. Меня трясло от усталости и от мысли, что ничего не успею, Маше 6 лет, мне 64.

Когда она родилась, я этой разницы не понимал, но сейчас с каждым днем осознавал ее все ясней и ясней.

Чтобы не смущать дочку, я даже внуков своих просил не называть меня дедушкой, а как меня называть?

Мои взрослые дети придумывали десятки названий, все казались смешными, и мы вернулись к «дедушке».

– Ты им дедушка, – сказала Маша. – Но мне ты папа, так что ничего плохого не произошло.

– Он – самый маленький в нашей семье, – сказала ее мама. – Да, самый маленький, самый глупый и самый красивый.

О чем Маша думала в этот момент?

– Папа, философы – это из другого мира?

– Нет, это люди, пытающиеся все понять мыслью.

– Даже Смерть?!

Что она знала об этом? Почему при таких мыслях облик ее оставался ясным детским обликом, словно омытым нашей любовью? Она почти никогда не грустила или скрывала, что грустит, запираясь в детской и что-то там рисуя в своей тетради. Ей удавались наши портреты. Единственное, что обижало меня, – это количество морщин на моем лице. Собственно, оно все было создано из морщин.

– Да, не хорош, не хорош!

– Что ты, папа, очень красиво.

До сих пор не пойму, почему отношусь я к ней так сердечно: потому что она была неожиданным последним ребенком или потому, что именно таким ребенком? Но мои взрослые, от другой мамы, дети, были не хуже, только я этого не понимал.

Почему же я понял сейчас? Потому что мне так не хотелось с ней расставаться, а тогда расставание казалось невозможным?

Одна надежда на Ваксу, она никогда не состарится, надо только быть бережней с ней, не допустить, чтобы шкурка свалялась, шея стала тонкой и беспомощной, но Маша такое вытворяет с ней, что Ваксе не пережить, а еще на одну у меня не хватит жизни. Да и где взять эту одну? Конечно, смешно, что взрослый человек возлагает такие надежды на игрушку, но никто не знает – откуда придет помощь. А Вакса давно была создана мной, во всяком случае, я принимал участие в ее создании.

В детстве у меня не было никаких игрушек, кроме катушки и бамбуковой палочки. Они заменяли мне все, становились, чем я хотел.

Позже остались одни только карандаши, ими я писал, вертел их в руках, ощупывая грани, становился беспомощным, когда терял.

Игрушки в чужих домах меня удручали, они были чем-то вроде языческих богов для истинно верующего.

Но только не Вакса. Она держала меня на поверхности жизни, моя девочка доверяла ей такие тайны, которых не доверяла никому – ни жене, ни мне. Я надеялся, что, если попрошу, Вакса расскажет, о чем думает моя маленькая дочь.

Но теперь она ни о чем не расскажет, потому что ее нет. А эта новая или глупа, или притворяется, у нее все время растерянное лицо, будто она спрашивает у нас: чего вы, в конце концов, от меня хотите?

Да ничего не хотим, хотим, чтобы ты знала: в жизни бывают такие потери, не дай Бог тебе это узнать слишком рано! Мы все будем беспомощно долго жить, группируясь вокруг Ваксы. Такая семейная композиция. Вакса и Маша в центре, дети и жены вокруг, я в глубине за ними. Стою гордый и как бы немного потерянный.

«Когда ты родилась, я почувствовал, что опять все интересно, жизнь начинается заново. Знаешь, как устают за жизнь? Хорошо, что пока не знаешь».

Об этом я думал, но никогда не говорил. А потом случилась вся эта история с Турцией, то есть с самой Турцией ничего не случилось. Они с Машей уехали туда отдыхать и великолепно плавали в море, загорали, а вот Вакса пропала, будь она проклята, да, да, та самая, вторая, подмененная, двойник, приблуда, никто.

Она пропала, жена не знала, как мне это сказать, и что-то невнятное жалким голосом оттуда, из Турции, бормотала по телефону, а я орал:

– На каком языке они там говорят? Тебе удастся с ними объясниться на английском? Или найди какого-нибудь русского, который растолкует, где вы ее забыли. Она не может пропасть, это я точно знаю! Вы должны обыскать все море, все побережье!

– Она пропала где-то у бассейна, – попыталась сказать жена, но я кричал:

– Тогда осушите бассейн, пройдитесь по всем номерам, кому она нужна, эта ветошь, кто на нее, кроме меня, внимание обратит, она никто, понимаете, никто! – И только потом спросил: – А как Маша?

– Плачет. Она не знает, как показаться тебе на глаза.