Динка - Валентина Осеева Страница 7

Изо рта Динки льется вода, из груди вырывается громкий плач.

– Ну, оживела теперь! – весело говорит белобрысый паренек.

– Чья такая? – сочувственно спрашивает простоволосая женщина.

– Да, видать, с дачи. Мало ли их тут понаехало, – отвечает ей товарка.

– Да... река, она шутить не любит, – глядя на девочку, глубокомысленно бросает седой рыбак.

– И ведь скажи, куда заплыла-то! Чего ее занесло? – удивляются собравшиеся на берегу.

– А я тута недалечко белье полоскала. Слышу, ребята шумят: девчонка топнет! Батюшки, думаю, не моя ли? И, как была, подхватилась, бегу, ног не чую! Ведь вот тоже цельный день в воде торчит, хоть говори, хоть не говори... Ну, думаю, убью, на месте убью, коль моя! – тараторит какая-то женщина. – Ведь мне за ней приглядывать некогда... Я внаймах живу! – Она глубоко вздыхает и, взглянув на Динку, машет рукой: – Слава богу, не моя!

Девочка сидит на песке в мокром платье, с волос ее стекает вода, в ушах стоит шум. Она разбита, уничтожена, побеждена самым позорным образом, ее тащили за волосы, топили, как щенка. Она боится поднять голову, открыть глаза. Голоса взрослых долетают до нее откуда-то издалека, она не слушает и не понимает, о чем они говорят.

– Вот ты баешь: не моя – и слава богу! А что твоя, что чужая – все едино живая душа. Ведь это когда б не мальчонка, дак поминай как звали... – рассуждает рыбак.

– Он ее, дяденька, еще с баржи приметил да как сиганет в воду! – захлебываясь, объясняет подросток.

– Верно, верно, когда б не он, пропала бы... – подтверждают вокруг.

– Ишь сочувственный какой. Сам-то небось напужался до смерти... Инда трясет его, бедняжечку, – раздаются жалостливые голоса женщин.

– Обыкновенное дело, тоже воды хлебнул немало... А между прочим, мы с Митричем тащим их, а он вцепился ей в гриву и не пускает... Пусти, кричу, Лень! А он держит. То ли рука у него онемела, то ли боялся, что упустим ее, – усмехаясь, рассказывает белобрысый парнишка.

Ленька, стоя поодаль, ежится от озноба. Длинные холщовые штаны липнут к его ногам, лицо покрыто мелкой рябью, глаза смотрят испуганно... К кучке людей торопливо идет хозяин баржи...

– И ведь вот как чудно на белом свете, – степенно рассуждает Митрич. У него мягкие курчавые волосы с сильной проседью и такая же курчавая с проседью борода, а глаза светлые, лучистые. Такие глаза со светинкой называются «божий дар», и все, что бы ни говорил Митрич, они освещают своим внутренним чувством. – Чудно... – повторяет он, покачивая головой. – У бедного человека полна изба, иной и рад бы от лишнего рта ослобониться, дак вот ведь живут и в огне не горят и в воде не тонут, а у господ и няньки, и мамки, а дите углядеть не могут.

Динке холодно, она съеживается в комочек и еще ниже опускает голову. Какая-то женщина наклоняется к ней, гладит жесткой ладонью мокрые волосы и участливо спрашивает:

– Сымешь платьице-то? Пущай просохнет на камушках.

Но прикосновение чужой руки к волосам причиняет Динке сильную боль, она мотает головой и открывает глаза.

– Вставай, вставай, барышня! Накупалася, голубушка, вдосталь, другой раз не полезешь эдак-то, – ворчливо говорит прачка, отжимая подол Динкиного платья. – Ишь какая дачница купальная!

В кучке собравшихся слышится смех. Трошка и Минька, скрываясь за спинами людей, отходят подальше. Под тяжелыми сапогами хозяина баржи скрипит песок.

– Чего это тут собрались? – хмуро спрашивает он, бесцеремонно раздвигая народ и разглядывая Динку.