Гимназия №13 - Евгения Пастернак Страница 7

– А где Лёля? – встрепенулся Антон. – Лёля! Лёль!..

Севка уронил отвертку, и эхо разлетелось по коридору. Антон сбегал направо, потом налево, потом остановился. Попытался вспомнить, когда видел Лёлю последний раз, и не смог. Побежал к лестнице и наскочил прямо на пропажу, которая выплыла на него из темноты.

– Ты что? – спросил Антон. – Ты куда ходила? Ты нас так больше не пугай!

– Я в комнату сторожа ходила, свечи там нашла.

Тут Антоха слегка посерьезнел:

– Послушай, а ты не могла мне сказать, куда идешь, а? Ты могла хоть кому-нибудь сказать, что уходишь? И как ты шляешься по школе в темноте? А вдруг тут еще кто-то есть?

– Не кричи, – тихо сказала Лёля. – Ты тут главный, и ты должен быть спокоен. Пойдем лучше в столовую, вдруг там еда осталась.

Антон задумался. Я – главный… Я и спокоен… Это правильно! Но почему тогда Лёля указывает мне, что делать? Если я главный, то я должен указывать… Но она же сама сказала, что я главный…

* * *

Опомнился Антон уже в столовой. Лёля расставила свечи по столу, и все дружно принялись обшаривать холодильники и шкафы. Удалось нашарить только соль, перец и пакет лаврового листа.

– Ссобойки ни у кого нет? – без особой надежды спросил Антон.

Тут Люба густо покраснела, хлопнула себя по лбу (оставив белый след от пятерни) и выбежала из столовой.

– Куда это она? – удивился Севка.

– Не знаю… – начала было Машка, но перебила сама себя: – Ой, у нее же с собой пакет был! Полный…

Мишка мечтательно облизнулся. Больше никто ничего не искал, ждали Любу. И, как оказалось, не зря. Она появилась через пять минут, на ходу извлекая из пакета буханку черного хлеба. Мишка тут же схватил зазубренный нож, отобрал хлеб и принялся его нарезать.

– Что-нибудь сладенькое есть? – Севка еще больше вытянул шею, чтобы заглянуть в пакет.

Антон и Лёля тоже попытались изучить принесенную еду и едва не стукнулись лбами.

– Там только сметана и яйца, – извиняющимся тоном сказала Люба. – Сырые. Я сейчас сварю!

Она осторожно поставила пакет на стол и взялась за самую большую кастрюлю. Люба сунула ее под кран, открыла его… и ничего не произошло. Не полилось, не забулькало, даже не зашипело, как обычно бывает, когда отключают воду.

– Странно, – разочарованно произнесла Люба и понесла кастрюлю на место.

– А кран кто будет закрывать? – строго и вместе с тем горестно спросили из-за Любиной спины.

И тут же из крана захлестала вода.

Все разом повернулись к умывальнику.

На его краю сидела Нина Константиновна, заведующая столовой, и старательно закручивала кран. Фантастичность картины заключалась еще и в том, что Нина Константиновна ростом была в полметра, не больше.

– Ииииии, – заверещала на одной ноте Маша, закрывая глаза руками.

– Ни-и-на К-к-константиновна, а чт-т-то с вами? – выдавил из себя Антон.

– А что со мной? – изумилась женщина, и поправила прическу. – Грущу. Все шкафы пораскрыли, все поразбрасывали, кран открыли да бросили…

Из глаз Нины Константиновны брызнули слезы и полились непрерывными струйками.

Пока Антон стоял и размышлял, как на это можно реагировать (честно говоря, больше всего хотелось подставить тазик под слезопад, потому что лужа образовалась приличная), сзади бесшумно подошла Лёля.

– Хозяин-батюшка, сударь домовой, меня полюби да пожалуй, мое угощенье прими, – произнесла она нараспев, протянув Нине Константиновне горбушку хлеба, которую она, видимо, только что стянула из-под ножа Мишки.

Слезы завстоловой немедленно высохли.

– Соленая? – спросила она.

Лёля только кивнула.

– Ой, хорошо! – обрадовалась она и принялась лопать горбушку так, будто ее месяц не кормили.

– Это не Нина Константиновна… – сообразил Антоха.

Лёля кивнула.

Теперь было видно, что «оно» очень похоже на заведующую, но не совсем. Сбивали с толку точно такие же прическа, передник и голос. Но при ближайшем и более спокойном рассмотрении обнаружились большие волосатые руки и крупные мужские черты лица.

Все столпились вокруг стола и смотрели на непонятное существо. Только Мишка позорно спрятался за широкими Любкиными плечами.

– Это домовой? – тихо спросила Люба.

– Я Столово́й, – сообщило существо и облизнулось. – За горбушку спасибо. Есть захотите, зовите. С холодильниками я договорюсь, они пока без электричества поработают.

– Как? – воскликнул Севка. – Это невозможно!

– Хех, – только хмыкнул Столовой.

– А свет? – спросила Лёля. – Может, вы и свет сделаете без электричества?

– Зачем? – удивился Столовой. – Свет мне не нужен…

И растворился в воздухе.

* * *

После перекуса ситуация показалась не такой уж безнадежной. Только Маша продолжала дуться, но при ее впалых щечках это не слишком получалось. Люба сидела чуть позади нее, и, казалось, вот-вот начнет гладить Машины блестящие черные волосы и приговаривать: «Все будет хорошо, все как-нибудь образуется…»

Севка был полностью нейтрализован холодильником, который работал без электричества – причем по всем холодильниковым правилам периодически взрыкивал, гудел пару минут, а затем успокаивался. Севка сначала долго в холодильнике ковырялся, потом тихо сел писать формулы, но зато потом превратился в ураган. Он метался по столовой, размахивая сорванными с носа очками и тряся головой.

– Это противоречит! Он невозможен! И если мы отменим второй закон, то придется отменять и первый! И третий! А это конец! Вы понимаете? Это катастрофа!

– Почему? – спросил Антон.

Севка подлетел к нему и прошипел прямо в лицо:

– Потому что это фундаментальный закон, понимаешь? Рухнет фундамент – рухнет все! Вечный двигатель невозможен – и точка. А если он здесь возможен, то нам всем крышка, потому что это не наш мир, не наша вселенная и все наши законы тут не работают!

– Нам всем кры-ы-ышка, – опять завыла Маша, уловив в Севкином монологе главное.

Лёля только страдальчески заломила руки.

– Хорошо, Сев, ты только не горячись, – сказал Антон, вспомнив, что он тут главный. – Ну а если наши законы тут не работают, то, наверное, работают какие-то другие… Ты можешь узнать какие?

– Ха! Ха! Ха! – сказал Сева, – чтоб это понять, нужно быть Эйнштейном. «Понять»! Да я даже представить себе такое не могу, а ты говоришь «понять»!

Севка выговорился и со всего маху шлепнулся на ближайший стул. Стул жалобно всхлипнул, отъехал на полметра, а потом все-таки не устоял на расшатанных ножках и развалился. Севка так и не понял, каким образом он после своей пламенной тирады очутился на полу, и вид у него был такой потешный, что все не удержались и заулыбались.