Дина. Последний дракон - Лене Каабербол Страница 68

Я не произнес ни слова. Лодыжка опять болела, да и рука тоже. И оставалось только терпеть, ведь драконьей крови у меня больше не было. И наверняка мне ее никогда больше не раздобыть.

— Ущелье доверху забито снегом, — сказал один из караульных. — Но вряд ли вы покончили со всем войском.

Я покачал головой:

— Самое большее, может, пару сотен. Но дракон мертв, и его Дракану больше не пустить в ход. А им придется разгрести снег, прежде чем снова отправиться в путь. Мы выиграли немного времени…

— Верно, — ответил караульный. — Мы выиграли. Два дня. Может, и три! Славная работа, мальцы!

Но меня не оставляла мысль: что потом?

Меня снова лихорадило. Я лежал в кровати и обливался холодным потом, меня мучили кошмары, и несколько раз я слышал голос Дракана: «Если он выпьет сам, он — мой». А еще я не мог избавиться от мысли, есть ли там у Дракана хотя бы некоторый запас драконьей крови, есть ли у него хотя бы небольшая фляжка? И тогда я был бы готов ринуться из Скайарка, пробраться тайком в драконий лагерь и украсть эту фляжку у Дракана. Один раз я зашел так далеко, что добрался до двери флигеля, прежде чем мама и Роза заставили меня остановиться. И все время — громче, чем когда-либо, — шептали голоса:

…имя твое — Убийца…

…сколько ты погубил ныне…

И я слышал, как сам говорил караульному на стене: «Самое большее — несколько сотен!»

Снег поглотил их. Белая смерть поглотила их вместе с драконом. И быть может, не все они были рыцари-драконарии. Быть может, некоторых из этих людей, таких как рыбаки из Арлайна, силком погнали на службу Дракану. Людей, у которых были где-то семьи, дети, и матери, и жены, которым их недоставало. Белая смерть, которую мы спустили на них, не различала, где Добро, а где Зло и где все, что меж ними. Она поглотила их всех. Я даже не был уверен, что среди погибших не было детей.

«Быть может, я не гожусь для войны, как Нико», — думал я в минуты кратких светлых проблесков меж приступами. А через некоторое время мне на ум приходила еще одна мысль: «Быть может, никто не годится для войны. А что делать, когда грянет война?»

Лихорадка не желала меня отпускать. Мама заставляла выпивать целые кувшины отвара ивовой коры. Она и Роза набивали снег в наволочки и обкладывали меня ими со всех сторон, но ничего не помогало. Меня трясло и трясло без конца, и я потел так, что им приходилось каждую минуту менять постельное белье.

В ту ночь — или то было в следующую? Я потерял счет времени. Во всяком случае то была ночь, и моя мать стояла в изножье моей кровати.

— Глянь на меня, Давин! — молвила она. Молвила не голосом Пробуждающей Совесть, но я все же услышал. — Ты пил кровь дракона?

Тут я понял, что Роза насплетничала. Я ничего не ответил, но она могла прочитать ответ в моем взгляде. Я закрыл глаза и почувствовал, что заслужил все то презрение ко мне, которое она ощущала.

Кажется, это случилось несколькими часами позже. Я спал, когда внезапно услышал голос матери:

— Дина?

Я открыл глаза. Палата во флигеле была прежней. Моя кровать, кровать Каллана и мама, сидевшая на стуле меж нами. Никакого следа моей меньшой сестры.

Матушка поднялась со стула. Она смотрела прямо перед собой, но я не мог разглядеть, с чего она не спускала глаз.

— Где ты? — спросила она.

И обращалась она не к Нико, не ко мне, не к Пороховой Гузке. Ее взгляд блуждал вокруг, будто что-то искал, и было что-то жуткое в том, как она смотрела сквозь меня… Холодные мурашки пробежали у меня по спине.

— Что мне делать? — спросила она.

Каллан откинул одеяло в сторону и привстал.

— Мелуссина? — спросил он. — Мелуссина, что там творится?

Но мать его не слышала.

— Не знаю, смогу ли я, — прошептала она, неуверенно оглядываясь вокруг. — Я тебя не вижу!

Каллан встал и взял ее за руку.

— Я рядом с тобой! — сказал он.

Но он-то знал, что разговаривала она не с ним. Он покосился на меня:

— Малец, ты можешь сходить за Розой?

— Попытаюсь!

Но прежде чем я успел понять, держат ли меня ноги, раздался крик матери:

— Дина! Ну конечно!

Потом она закрыла глаза. Миг, и она рухнула на пол, и, сколько мы ее ни звали, она не отвечала и не приходила в себя.