Камешки на ладони - Владимир Солоухин Страница 63

«Ферменты имеют большое значение для определения происхождения, порчи и фальсификации меда».

Итак, значит – фальсификация, а проще – подделка. Я уж в одном месте писал, но повторяю и теперь, как пришлось столкнуться с фальсификацией вина «Изабелла». Виноград «изабелла» настолько душист, аромат его настолько своеобразен, что сохраняется даже в больших разбавлениях. Скажем, если получить сто литров чистого виноградного сока, а потом добавить к нему сто, а то и двести литров воды, то получившаяся жидкость все равно будет пахнуть «изабеллой». А сладость восстановить за счет сахара. Или делают еще проще: сольют чистый сок, а в выжимки нальют воды и добавят сахара. Получается так называемая «вторичная» «Изабелла». По вкусу можно и не отличить, особенно человеку неопытному. Но, конечно, химический анализ с точки зрения ферментов да микроэлементов сразу бы обнаружил, что перед нами не вечная ценность, а лишь подделка, не золото, а дешевенькая фольга. Так вот, у тети Даши Соколовой, живущей в Абхазии, я и спросил: у кого из соседей можно с полной надеждой купить настоящую, «первичную» «Изабеллу».

– Только за себя могу поручиться, – ответила Дарья Игнатьевна. Потом помолчала и добавила: – Да и то…

Это «да и то» прозвучало очень многозначительно. Значит, как же велик соблазн! Этот эпизод был рассказан мной в одной повести, но у него было хоть и маленькое, но тоже знаменательное продолжение.

Ездил я однажды с большой группой абхазских писателей в Ясную Поляну. В автобусе оказался рядом с поэтом и президентом (то есть, значит, с Председателем Президиума Верховного Совета Абхазии) Багратом Васильевичем Шинкубой. Дорога не близкая, говорили о том о сем. Я и рассказал ему случай с Дарьей Игнатьевной Соколовой.

– Ну мы-то у себя дома, абхазские писатели… (ну и президент, надо не забывать!) знаем такие места, где можем всегда найти чистую «Изабеллу».

– Ну вы-то – конечно! Вы-то у себя дома…

Баграт Васильевич помолчал, усмехнулся краешком рта, посмотрел на меня с промелькнувшим в его темных глазах озорным огоньком, вздохнул глубоко и сказал:

– Да и то…

Изощренность фальсификаторов меда, их, я бы сказал, иезуитство состоит в том, что они подделывают мед не сами (было бы очень просто!), но привлекают к этой операции добросовестнейших, но и наивных в своей добросовестности пчел. Жулики, они заставляют жульничать этих невинных, можно сказать, святых по степени честности тружениц. Желая потом обманывать себе подобных, то есть нас с вами, жулики-пчеловоды обманывают сначала обитателей ульев. А делается это очень и очень просто. Если на пасеке вблизи ульев поставить сахарный сироп, залив водой, допустим, десять килограммов сахара, то очень быстро этот сахар весь будет перетаскан пчелами в ульи и запечатан в соты. Пчелы, конечно, добавят в него немного своих ферментов, облагородят, как могут, может быть, даже смешают с настоящим цветочным медом, и будет их продукция напоминать настоящий мед, так что даже, возможно, и не отличишь (вроде той «Изабеллы»), но все равно десять килограммов сахара есть десять килограммов сахара, и заменяет собой эта тупая безликая масса десять килограммов, которые были бы собраны, как помним, в результате 1 миллиона 500 тысяч вылетов на разнообразные летние лесные, луговые, приречные, полевые цветы.

А тут еще досужие популяризаторы учат в своих статьях и книгах, что-де можно заставить пчел по нашему желанию производить разные витаминизированные сорта меда, мед с разными вкусовыми и цветовыми оттенками. Нужно только подсовывать пчелам соответствующие сиропы. И будут у вас меды – смородиновый, шиповниковый, лимонный, морковный… Да грызите вы эту морковь в чистом виде или купите соковыжималку, ешьте смородиновое варенье, пейте чай с лимоном, а пчел оставьте в покое! Пусть они делают без ваших выдумок простой, натуральный цветочный пчелиный мед!

Но научили, выпустили воробья. И вот теперь ходишь по базару, выбираешь мед, а на душе неспокойно. Дело не только в том, что за сахар, подделанный под мед, будешь платить по пять ^[4] рублей вместо 94 копеек, Бог бы уж с ними, с деньгами. Но будешь ведь надеяться, что перед тобой чайная ложка уникальнейшего чудодейственного, насыщенного разными разностями целебного вещества, и сейчас проглотишь его, и будет хорошо твоему организму, твоим мозгу и печени, нервам и кровеносным сосудам, легким и сердцу, желудку и щитовидной железе… а оказывается, ешь ты обычный ширпотребовский сахар.

Не хочу тем самым сказать, что все пасечники – жулики и что весь мед на базаре – поддельный мед. Тоже ведь и проверяют его там. Но все же хочется какой-то особенной, стопроцентной гарантии. Что – проверка! Можно, наверно, проверить и разоблачить мед, в котором 80 процентов сахара, а если только 15, 20 процентов? Но все равно ведь нехорошо. Потому и хочется стопроцентной гарантии. Да где же ее, эту гарантию, возьмешь? Самому разве начать пчел разводить? Тогда уж было бы твердо и стопроцентно. Да и то…

И все же мы с моей старшей сестрой Екатериной Алексеевной знали, что у нас гарантия есть, гарантия эта – наше родное село, а в селе – Марюша.

Совсем еще недавно, еще на моей памяти, процветало в Олепине несколько крупных пасек. Опять же крупных в наших масштабах. Сорок домов – село. Церковь посередине. А скажи где-нибудь поюжнее, почерноземистее – будут смеяться. Экое село – сорок домов! Тысяча, две тысячи – похоже будет на село, а сорок – это же хуторишко. Возьмите вон донские станицы. Тоже ведь села по сути, а похожи на города. Несколько тысяч жителей. А у нас в Олепине, когда стали мы с мальчишками считать, и всего-то оказалось сто два человека. Деревеньки вокруг и того меньше – по десять – пятнадцать дворов, таковы уж у нас масштабы.

Может быть, на том же Дону, на Кубани, на Украине шумели и гудели пасеки по двести ульев (наверное, шумели), у нас же двадцать пчелиных семей – гигантское пчеловодческое хозяйство, потолок и предел.

Но все же было на сорок домов несколько превосходных пасек. У нашего деда – раз, у дяди Феди Воронина – два, у Егора Михайловича Рыжова – три, у Василия Ивановича Воронина – четыре…

У дяди Феди, помнится, пасека обнесена была высоким, глухим забором. Доски были положены поперек, горизонтально, скорее стена, чем забор. Огораживали они не весь сад, а лишь небольшое пространство, примыкающее ко двору, и было там летом безветренно и жарко, словно бы в другом климате. Забор поднимался не на три ли человеческих роста, во всяком случае, выше вишневых деревьев. Сделано это было для того, по разумению дяди Феди, чтобы пчелы, покидая пасеку и возвращаясь, вынуждены были бы подниматься высоко от земли, не натыкались бы на играющих вокруг ребятишек и вообще на соседей и не жалили бы их понапрасну. Впрочем, забор, пожелтевший, потемневший от времени, тронутый кое-где трухлявинкой, обросший внизу высокими зонтичными и крапивой, прекрасно вписывался в летний деревенский пейзаж и не бросался в глаза.