Без семьи - Гектор Мало Страница 57

– А если мы никого не найдем в «Большом Дубе»?

– Тем лучше, мы будем свободны.

– Тогда я расстанусь со своей семьей, – возразил я. – К тому же отец нас все равно найдет. Да и как ты пойдешь с больной ногой?

– Ну, хорошо, только все-таки пойдем завтра. Не уходи сегодня, я боюсь.

– Чего?

– Сам не знаю. Я боюсь за тебя.

– Полно, Маттиа. Завтра я вернусь к тебе.

– А если тебя не пустят?

– Я оставлю тебе арфу. Уж за ней-то меня заставят вернуться.

С этими словами, не чувствуя ни малейшего страха, я отправился на постоялый двор. Но на душе у меня было неспокойно. В первый раз пришлось мне идти ночью совсем одному, без Маттиа и без Капи. И ночные звуки тревожили меня, бледная луна наводила тоску.

Несмотря на утомление, я быстро дошел до постоялого двора; но наших фур нигде не было видно.

Обходя вокруг дома, я увидел в одном из окон свет. Так как спали, очевидно, не все, я постучал в дверь. Хозяин «Большого Дуба» отворил мне и поднес фонарь к моему лицу. Я видел, что он узнал меня, но вместо того чтобы пропустить меня в дверь, он поставил фонарь позади себя и огляделся вокруг, внимательно прислушиваясь.

– Ваши фуры уехали, – сказал он. – Твой отец велел тебе идти к нему в Луис, прямо сейчас, ночью. Счастливого пути!

И, не прибавив больше ни слова, он захлопнул у меня перед носом дверь.

Где этот Луис, я не имел ни малейшего понятия и идти туда ночью, конечно, не мог. Делать нечего, несмотря на усталость, мне пришлось возвращаться назад к Маттиа.

Я снова пустился в путь и только часа через полтора лег наконец на солому в фургоне Боба и вкратце рассказал Маттиа о том, что произошло. А затем заснул, как убитый.

Несколько часов сна подкрепили меня, и, встав утром, я готов был снова пуститься в путь. Нужно было поскорее отправиться в Луис, если только Маттиа, который еще спал, будет в состоянии идти.

Боб уже встал и разводил костер. Поздоровавшись, я стал помогать ему. Через некоторое время мы увидели, что к нам идет полицейский, ведя на веревке поникшего Капи.

Я с удивлением смотрел на них, не понимая, что это значит. Но Капи, увидев меня, так сильно дернул веревку, что она выскользнула из руки полицейского, бросился ко мне, встал на задние лапы и положил передние мне на грудь.

Полицейский подошел ко мне.

– Это ваша собака? – спросил он.

– Да.

– Тогда я арестую вас.

– А за что вы арестуете этого мальчика? – спросил Боб.

– Вы его брат?

– Нет, друг.

– Нынешней ночью, – сказал полицейский, – грабители – мужчина и мальчик – забрались через окно в церковь Святого Георга. Так как окно было высоко, то они приставили к нему лестницу. С ними была вот эта собака, которую они, должно быть, взяли с собой для того, чтобы она предупредила их об опасности, если бы им вздумали помешать. А это как раз и случилось. Грабители спаслись через окно, но собаку не успели захватить с собой, и она осталась в церкви. Я был уверен, что с ее помощью мне удастся разыскать преступников. Вот один уже и попался.

Я понял все. Не для того, чтобы стеречь фуры, взяли у меня Капи, а для того, чтобы он предупредил об опасности тех, кто задумал обокрасть церковь! И не затем, чтобы переночевать в «Большом Дубе», отец увез фуры из города ночью. Видимо, грабителям нужно было спасаться бегством.

Что же делать мне? Я должен употребить все силы, чтобы оправдать себя, не выдавая преступников, должен доказать, что я невиновен. Для этого мне стоит только рассказать, что я делал этой ночью.

Пока я раздумывал об этом, Маттиа, услышав шум, вышел из фургона и, хромая, подбежал ко мне.

– Объясните, пожалуйста, полицейскому, Боб, – сказал я, – что я оставался с вами до часу ночи, а потом пошел к хозяину постоялого двора «Большой Дуб» и, поговорив с ним, сейчас же вернулся сюда.

Боб перевел мои слова полицейскому, но они подействовали на него совсем не так, как я ожидал.

– В церковь и забрались как раз в четверть второго, – сказал он. – Значит, этот мальчик мог успеть дойти до нее.

– Нет, отсюда не дойдешь до церкви за четверть часа, – заметил Боб.

– А добежать можно, – возразил полицейский. – Да и кто может поручиться, что он ушел в час?

– Я готов показать это под присягой! – воскликнул Боб.

– Вы? – сказал полицейский. – Сначала нужно еще узнать, чего стоит ваше свидетельство. Ну, я арестую этого мальчика, на суде все выяснится.

Маттиа обнял и поцеловал меня.

– Не бойся, мы не покинем тебя, – шепнул он мне на ухо.

– Возьми Капп, – сказал я ему по-французски, но полицейский понял меня.

– Нет, нет, собака останется у меня, – возразил он. – Она уже помогла мне найти одного грабителя, поможет найти и другого.

Во второй раз мне пришлось сидеть в тюрьме, и теперь мое положение было еще хуже, так как я боялся не только за себя. Ведь если даже меня оправдают, то наверняка осудят тех, чьим сообщником меня считают.

Теперешняя моя тюрьма была не похожа на ту, в которой я сидел с Маттиа. Окно моей камеры было с решеткой из толстых железных полос, вокруг тюрьмы тянулась высокая стена.

Вся мебель состояла из лавки и койки. Я сел на лавку и задумался о своей судьбе. Как ужасно все – и настоящее, и будущее! «Не бойся, мы не покинем тебя», – сказал Маттиа. Но что может сделать обыкновенный мальчик? Что может сделать даже Боб, если захочет помочь ему?

Я подошел к окну и, отворив его, пощупал железные полосы, которые перекрещивались снаружи. Стена была толщиной в метр; дверь камеры обита железом. Из такой тюрьмы нельзя убежать, тут не помогут никакие друзья.

Долго ли продержат меня здесь? Удастся ли мне оправдаться, не обвиняя тех, кого я не мог, не должен был обвинять? Вот в этом мне, действительно, должны помочь Маттиа и Боб. Они докажут, что в четверть второго я не мог быть в церкви Святого Георга. И если им это удастся, меня оправдают.

Но, может быть, я еще долго просижу здесь. Мне очень хотелось узнать, когда меня поведут к судье, и я спросил об этом у сторожа, когда тот принес мне еду.

– Наверное, завтра, – ответил он, а потом спросил в свою очередь: – Как же это ты забрался в церковь?

Я стал горячо уверять его, что я невиновен, но он пожал плечами и, уходя, пробормотал:

– Какие испорченные эти лондонские мальчишки!

Я был обижен до глубины души. Мне было больно, что он не поверил мне; ведь по моему лицу, по тому, как я говорил, он должен был понять, что я невиновен.