Ребекка с фермы Солнечный Ручей - Кейт Дуглас Уиггин Страница 57

Ребекка правила двумя белыми лошадьми, держа в руках увитые цветами вожжи и сидя на покрытой зеленью скамье, которая мало чем отличалась от трона. Ни одна девочка, одетая в белый муслин, ни одна счастливая семнадцатилетняя девочка не может быть некрасивой. И эти двенадцать деревенских девочек на выгодном романтическом фоне казались прелестными, когда июньское солнце, пробираясь сквозь листву, падало на их непокрытые головы, делая такими заметными яркие глаза, свежие лица, улыбки и ямочки на щеках.

Ребекка, как подумал Адам, когда снял шляпу и приветствовал великолепную процессию, - Ребекка, высокая и стройная, с задумчивым лицом и пламенеющим радостью взором, с перевязанными лентой черными косами, могла бы быть юной музой или сивиллой [42], а украшенная цветами телега с грузом цветущей юности могла бы быть изображена на аллегорическом полотне "Утро жизни". Стоя под вязами на старой тихой улочке, где полвека назад прошла другая выпускница - его мать, он проводил глазами колесницу и уже собрался проследовать вместе с толпой к церкви, когда услышал за спиной негромкое рыдание. За оградой сада стояла одинокая особа в белом, чей аккуратный носик, каштановые волосы и голубые глаза были ему знакомы. Он шагнул в ворота сада и сказал:

- Что стряслось, мисс Эмма?

- Ах, это вы, мистер Ладд? Ребекка не разрешила бы мне плакать, чтобы глаза не были красные и лицо не распухло. Но я должна хоть разок поплакать, прежде чем войду в церковь. Да и, в конце концов, неважно, что я буду некрасивой, ведь мне придется всего лишь петь в хоре. Я не получаю диплома, я просто кончаю учиться и уезжаю. Но это меня не огорчает, вот только расстаться с Ребеккой - этого я не вынесу.

Они пошли вместе, и Адам всю дорогу пытался утешить несчастную Эмму-Джейн, пока они наконец не добрались до старого молитвенного дома, где всегда происходило вручение дипломов.

Зал в праздничном убранстве желтого, зеленого и белого цветов был переполнен. Воздух казался горячим и душным, а звучавшие сочинения, стихи, песни - точно такими, как и все те, что были с сотворения мира. Всегда кажется, что сцена вот-вот обрушится под тяжестью юношеских банальностей, произносимых по таким случаям, но невозможно заниматься бесстрастным анализом услышанного, ибо вид самих этих мальчиков и девочек - юных и полных надежд созидателей завтрашнего дня - разоружает любого критика. Мы отчаянно зеваем, слушая сочинения, и тем не менее всем сердцем тянемся к их авторам, в глазах которых отблеск "прекрасных картин" будущего и нет страха перед тем "неизбежным ярмом", что столь неумолимо принесут им годы.

Среди присутствующих Ребекка увидела Ханну с мужем, дорогого родного Джона и кузину Энн, но отсутствие матери больно отозвалось в сердце, хотя она знала заранее, что та не сможет приехать, - бедную Орилию удерживали на Солнечном Ручье заботы о детях и ферме и отсутствие денег как на поездку, так и на подходящее платье. Коббов Ребекка заметила в зале почти сразу. Да и никто, вероятно, не мог не обратить внимания на дядю Джерри, ибо тот не раз принимался лить слезы, а в промежутках между звучавшими со сцены сочинениями распространялся перед своими соседями по скамье о чудесных талантах одной из выпускниц, которую знал еще с детства: это он привез ее из Мейплвуда в Риверборо, когда она переехала жить к своим теткам, и сказал "матери" в тот самый вечер, что нет такого препятствия на пути к славе, какого бы этот ребенок не одолел.

Кроме Коббов были и другие знакомые по Риверборо лица, но где же тетя Джейн в ее черном шелковом платье, перешитом для торжественного случая? Тетя Миранда не собиралась приезжать, это Ребекка знала, но где в этот величайший из дней ее любимая тетя Джейн? Однако эта мысль, как и все другие, едва появившись, исчезла, так как все утро было чередой картин, сменяющих друг друга, словно в волшебном фонаре. Она играла на мелодионе, она пела, она читала на латыни молитву королевы Марии как во сне и пришла в себя, только встретив глаза мистера Аладдина, когда произносила последнюю строку. Заключительным номером программы было ее стихотворение "Созидатели завтрашнего дня", и здесь, как это много раз бывало прежде, ее личность играла такую огромную роль, что казалось, будто из уст ее исходят мильтоновские [43]сентенции, а не стихи семнадцатилетней школьницы. Ее голос, ее глаза, ее фигура дышали убежденностью, серьезностью, волнением, и, когда она покинула сцену, у сидевших в зале было впечатление, что они прослушали настоящий шедевр. Большинство из них ничего не знало о Карлейле [44]или Эмерсоне, в лучшем случае могли припомнить, что один сказал: "Мы все поэты, когда хорошо читаем стихи", а другой: "Хорошей делает книгу хороший читатель".

Все выступления были закончены, началось вручение дипломов, и каждая девочка, украдкой коснувшись волос, ловко поддернув муслиновые юбки и чуть заметным ласкающим движением проверив, не сбился ли пояс, вышла вперед, чтобы с поклоном, который был предметом тревожных мыслей на протяжении многих недель, получить заветный свиток пергамента. Очередная порция аплодисментов приветствовала каждого выпускника и выпускницу в этот волнующий момент, а поведение Джеримайи Кобба, когда вперед шагнула Ребекка, было столь из ряда вон выходящим, что на несколько дней стало предметом разговоров в Уэйрхеме и Риверборо. Старая миссис Уэбб клялась, что он в течение двух часов истер ее скамью в церкви - ковер, подушки и деревянный остов - больше, чем она за те сорок лет, что сидела на ней. Но все было позади, и, когда толпа немного поредела, Адам Ладд сумел подойти к сцене.

Ребекка говорила с несколькими незнакомыми ему людьми, но, увидев его, обернулась и вышла в проход ему навстречу.

- О, мистер Аладдин, как я рада, что вы смогли прийти! Скажите мне, - и она взглянула на него с робостью, ибо его одобрение было для нее дороже, чем одобрение других, и завоевать его было труднее, - скажите мне, мистер Аладдин, вы довольны?

- Более чем доволен! - сказал он. - Я рад, что знал ребенка, горд, что знаком с девушкой, и очень хочу встретить женщину!