Воронка времени - Адриан Фараван Страница 54

– Но я слышал, Вы сами создавали много орудий войны? – возразил учёному Женя.

– Странно, не правда ли? Я, боящийся раздавить простого муравья, создаю оружие, способное уничтожить сотни людей! Но это правда, я не отрицаю. Меня самого долго мучало такое раздвоение. Пока я не нашёл решения. Ведь хорошие деньги дают отнюдь не за картины или изваяния, а на войну. Потому что война кажется единственным реальным способом победить свой страх перед соседом, страх за свои владения, страх за свою жизнь, в конце концов. Стань могущественным, и тебя самого станут бояться соседи, ты сможешь безбоязненно наращивать своё богатство и жить припеваючи. Но без новых устрашающих видов оружия этого благоденствия не достичь. Поэтому-то и бросают властители на военные цели громадные средства, поэтому-то и мы, учёные, пользуемся их покровительством. И при угрозе войны первой жертвой всегда является искусство…

– В каком смысле жертвой? – переспросила Умка.

– В самом прямом. Вчера вечером Микеланджело во всеуслышание обвинил меня в том, что я не сумел перевести в бронзу громадную конную статую в Милане. Что я мог возразить? Ведь это так. Хоть в этом и нет моей вины. Я проработал и метод отливки (ведь ничего подобного ещё в мире не делалось – таких громадных скульптур ещё никто не пытался вылить в бронзе единовременно, а не по фрагментам), и создал уже гипсовые модели, всё было готово, но для такой гигантской скульптуры необходимо огромное количество бронзы – почти девяносто тонн, что даже для богатейшего Милана оказалось непосильным. Мы вынуждены были годами копить и собирать бронзу со всех концов Италии. И вот, когда уже оставалось лишь начать плавку, пришла война, и вся бронза пошла на изготовление пушек… А главное, бесполезно, война всё равно проиграна, и в город пришли французы. Мне довелось видеть, что они сотворили стой глиняной копией, стоявшей на площади для общего обозрения – они сделали из неё мишень!

– А Вы, маэстро, не пытались восстановить, воссоздать заново? – со слезами на глазах спросила Даша.

– Увы, мои дорогие. Это уже никому не нужно. Сфорца изгнан из Милана, победителям памятник прошлым местным героям вовсе не нужен, да и время прошло. Знаете знаменитую поговорку – в одну реку не войдёшь дважды. Вот так и с искусством. Ведь создаёшь что-то новое на вдохновении, вкладывая в произведение всю свою душу и мысли, и потому повторить это во второй раз уже невозможно: другое время, другое состояние души, другие мысли заполняют голову. Да и не люблю возвращаться к прежнему. Я могу скопировать свои картины, но это будут всего лишь копии, в них не будет вложено столько души, сколько в первоисточник, и поэтому они всегда будут оставаться копиями. Ведь каждое произведение – это своего рода открытие, а ведь открытия делаются только один раз. Наверное, поэтому я и забросил кисть.

– Вы хотите сказать, что больше не будете рисовать? – удивился Кеша.

– Честно говоря, да. Вот только закончу с последним заказом – переведу с картона на алтарь «Святую Анну», и всё… Как вам это объяснить? Знаю, что говорят про меня злые языки, мол, Леонардо не может закончить ничего до конца… На самом деле мне просто становится неинтересно… возвращаться к одному и тому же снова и снова… Ведь для меня важно выразить идею, чувства, охватывавшие меня в тот момент, а заказчиков волнует отделка деталей узора одежды… Рисуя, мне всегда хотелось открыть что-то новое, сделать по-другому, не так, как все… А теперь, когда я достиг всего и постиг все секреты, мне стало скучно. Вот взять хотя бы сфумато.

– Что такое сфумато?

– Это один из приёмов рисования… Ведь как рисовали раньше, хотя бы в тринадцатом и в начале четырнадцатого века? На картине изображались лица и фигуры, но они были все плоски, а от этого однобоки и искусственны. Позже Брунеллески и Альберти разработали методы перспективы, с помощью которой картины стали получаться объёмными, гораздо более похожими на реальность, и потому это течение живописи почти сразу завоевало общее признание. Я тоже много работал в этом направлении и, на мой взгляд, сумел чего-то достичь. Но со временем, изучая глаз и то, как мы видим окружающий мир, я понял, что есть и другие формы передачи изображения. Для примера возьмём эту свечу. Поставим её вот здесь, сбоку. Что вы видите?

– Я вижу стол с разными предметами на нём. Стол, согласно перспективе, ближе к нам кажется шире, чем его дальний край, – бодро ответила Дашка.

– Я вижу стопку бумаг, книгу, раскрытую посередине, кувшин, но его край теряется в темноте, света не хватает, – заметил Равиль.

– Точно! Молодец! Именно это я и хотел вам показать. Сама по себе перспектива с её правильными линиями, соединяющимися где-то вдали, хороша, но, как это сказать, слишком прямолинейна, что ли. В реальности мы видим, что края предметов зачастую не можем отличить на фоне других или из-за темноты. Глаз не видит прямых линий вещей, он видит только то, что достаточно освещено. И потому на самом деле мы не видим чётких силуэтов, они как бы наслаиваются друг на друга, плавно переходя из одного цвета в другой. Вот этот плавный переход и есть сфумато. Не могу утверждать, что я его изобрёл, но разработал его до деталей. Долгое время все терялись в догадках, как это у меня получается, а когда художники наконец добрались до истины, то стали повторять сфумато везде, где нужно и не нужно. А мне… мне снова стало скучно. Нет идеи, ради которой хотелось бы вновь взяться за кисть.

– Не хочу показаться провидицей, но мне верится, что Вами, маэстро, будут ещё созданы прекрасные полотна, – прошептала робко Даша.

– Всё может быть. Макиавелли, например, пытается заполучить для меня проект создания фрески на стене Совета Пятисот. Не думаю, что у него получится – у правительства всегда нет денег на искусство. И есть ещё одна идея. Скажу вам по секрету… Тут в аббатстве есть часовня семейства Джокондо. Я случайно видел направлявшуюся туда для молитв донну – она удивительна. Вот её портрет я бы не прочь создать. Не скажу, что она прекрасна, но в ней есть что-то такое, что заставляет вновь и вновь вглядываться в её лицо. Я люблю такие лица – в них всегда есть какая-то загадка. Вот её бы попробовать передать… Но дурная молва обо мне уже прокатилась по Флоренции – все боятся заказать у меня даже простенький портрет… – и замолчал. Пламя одинокой свечи едва освещало вмиг постаревшее лицо художника, погрузившегося в размышления, острый взгляд потемневших глаз, казалось, разглядывает что-то, доступное только ему одному, пышные волосы красным ореолом окружили его голову, мягкой полутенью сфумато переходя в темноту неосвещённого пространства.