Послушай мое сердце - Бьянка Питцорно Страница 50

Синьора Сфорца была спокойна, в хорошем настроении, гордая своим классом, особенно теперь, избавившись от последней паршивой овцы по имени Гудзон Аделаиде.

Она еще не знала, что Элиза в своем журнале Несправедливостей написала большими буквами красным карандашом:

ДОВОЛЬНО

И строчкой ниже:

МЕСТЬ

И еще строчкой ниже:

КРОВАВАЯ РАСПРАВА

Теперь, когда угроза навлечь неприятности на бедную Аделаиде исчезла, Элиза решила возобновить борьбу и вынудить синьору Сфорцу ударить ее, чтобы вызвать месть дяди Казимиро.

А может, и других дядей тоже: не верится, что Леопольдо и Бальдассаре будут сидеть, сложа руки.

Она провела разведку, чтобы убедиться, что дядя Казимиро настроен все так же воинственно.

Однажды, возвращаясь из школы, она не стала подниматься в свою квартиру, а уселась прямо на лестнице и принялась представлять себе самые грустные вещи на свете. Это было несложно. Ведь у нее были мама и папа — там, в могилке на кладбище, и теперь еще эта бедная умершая девочка с фотографии. Да еще Иоланда, которой пришлось наняться в прислуги к этой спесивой бабушке Звевы, и Аделаиде, которую так жестоко избивала мать, и потом еще Доменико, который подъедал жуткую смесь из объедков в банке, и дядя Казимиро, тоже бедняжка, ведь он любит Ундину Мундулу, а она влюблена в какого-то незнакомца.

Элиза была очень трепетной девочкой и через пять минут уже рыдала. Она очень старалась, не дай бог, не подумать о чем-нибудь веселом, чтобы слезы не высохли, и, поддерживая себя всхлипываниями, которые вроде черешни (как говорила Приска), потому что с ними невозможно остановиться, поднялась по лестнице, позвонила и бросилась в объятия к няне, которая открыла дверь.

— Батюшки святы! Что случилось? Что они с тобой сделали? — запричитала няня, забирая у нее портфель и подталкивая ее к столовой, где дяди и бабушка уже сидели за столом.

Бабушка Мариучча вскочила и стала утирать ей слезы платком.

— Что случилось?

— Она сказала… — всхлипывала Элиза. — Она сказала… что побьет меня… если я еще раз так сделаю.

Чем дальше, тем легче у нее выходило. Ей уже казалось, что все это правда, а не фантазия Приски, которая, естественно, вместе с Розальбой помогала ей в этой затее.

— Кто сказал, что побьет тебя, если ты еще раз так сделаешь? — спросил дядя Бальдассаре.

— Учительница. Я уронила чернильницу на пол, и чернила разлились. Пришлось вызывать сторожа протирать все тряпкой… — сказала Элиза сквозь слезы. — И она мне сказала, что, если я еще раз так сделаю, она отхлестает меня розгами. Но я не нарочно.

— Розгами? Пусть только попробует! — тут же угрожающе сказал дядя Казимиро.

— Ну, может, просто отвесит оплеуху… — добавила Элиза, перестав рыдать, но все еще всхлипывая.

— Оплеуху? Пусть только пальцем тебя тронет, будет иметь дело со мной, — сказал дядя Бальдассаре.

— Мне не нравятся такие меры наказания, — сказал дядя Леопольдо. — Да я завтра же приду забирать тебя из школы и скажу ей при случае, чтоб она не смела прикасаться к тебе. Если ты будешь плохо себя вести, пусть она поставит нас в известность, а мы уж сами решим, наказывать ли тебя и как.

— Нет, нет! Не надо. Иначе одноклассницы будут надо мной смеяться и скажут, что я трусиха… — сказала Элиза, испугавшись, что ее ложь откроется. Учительница и не думала ей угрожать и, конечно, не стала бы ее бить только из-за одной чернильницы.

— Ты права. Со школьными трудностями нужно справляться самой, — сказал дядя Леопольдо.

— Но если только эта ведьма осмелится поднять на тебя руку… да что я говорю «поднять руку»? Если она осмелится хоть пальцем тебя тронуть, скажи мне, — повторил дядя Казимиро.

Успокоенная этим обещанием, Элиза пересказала его подругам, и они решили сообща вернуться к старому плану, который они забросили в тот день, когда выгнали Иоланду.

— Но слово «ср…ть» я больше не буду говорить, — заявила Элиза, — оно слишком грубое, и я стесняюсь.

— Хорошо. Мы придумаем что-нибудь новенькое.

Приска и Розальба чувствовали себя немного виноватыми, потому что они-то по плану оставались за кулисами и суфлировали, и одна только Элиза открыто бросала вызов учительнице.

Впрочем, вряд ли кто-нибудь из взрослых — случись учительнице поднять руку на одну из них — вмешался бы и потребовал отмщения. Отец Приски сказал бы только: «Сама выкручивайся». Мама Розальбы ограничилась бы сетованиями, что телесные наказания — это жуть как некрасиво, а отец поручил бы разобраться во всем синьору Пирасу, который недостоин перечить учительнице; все Розальбу после такого просто на смех бы подняли.

Так что их жертва оказалось бы бесполезной.

— Просто глупо подставлять себя под удары, если за этим не последует кровавая месть, — успокаивала их Элиза.