Внеклассная работа - Борис Батыршин Страница 49

И снова зарылся в саквояж.

Галина ловко промокнула длинный порез на Сёмкином плече марлевым тампоном; один из стрелков тонкой струйкой лил из фляги воду. Фармацевт наконец оставил саквояж и принялся сдирать с аккуратной пачки бинта жёсткую коричневую бумагу.

– Кровопотери почти нет, так что беспокоиться не о чем. Не волнуйтесь, заживёт как на собаке, а вот контузия имеется, и, я бы сказал, сильная. Так что юноша пробудет некоторое время без сознания. Надо бы его срочно в госпиталь…

Галина встрепенулась:

– Давайте к нам! Мама как раз на дежурстве, она…

– Не советую, барышня, не советую, – покачал головой провизор. – Я, видите ли, как раз оттуда – сопровождал раненых с форта номер два. Ночью японцы там дважды ходили на приступ и были отбиты, с большой потерей. Наша убыль, слава Богу, невелика, но всё же побитых прилично. Да и бомбардировка эта… Госпиталь ваш под завязку, тяжёлых класть некуда.

Светке вспомнилось заваленное ранеными крыльцо бывшей гимназии.

– Тогда куда же? – растерялась Галина. – Надо ведь, чтобы его сразу приняли, контузия – дело опасное…

– А давайте к нам, на «Монголию»! – предложил Фейгельсон. – Я как раз туда. Утром часть раненых свезли на берег, в Сводный госпиталь, что возле Перепелиной горы. Так что места есть, устроим вашего кавалера в лучшем виде. Младший врач нашей «Монголии», Ковалевский Владимир Павлович, – отменный терапевт, знаток нервных болезней и лучше всех в Артуре разбирается в последствиях контузий.

Возможно, у гостьи из будущего и было особое мнение по вопросу квалификации местных медиков, но она благоразумно оставила его при себе.

– Но ведь внутренний рейд обстреливают из осадных пушек… – неуверенно заметила Топольская. – А если и в «Монголию» попадут?

Фармацевт пожал плечами:

– А вы, барышня, можете указать сейчас в крепости хоть сколько-нибудь безопасное место? На форте номер три новые бомбы прошивали шестифутовый бетонный потолок, как японскую бумажную ширму. Так что на пароходе ли, на суше – какая теперь разница? Все под Богом ходим…

Прибежал ефрейтор с оглоблями и начал просовывать их в полы может, оставить? застёгнутой на все пуговицы шинели – готовил носилки. Галина отправила стрелков искать повозку, и Светлана приняла Сёмкину голову, подсунув ему под затылок изрезанную фельдшерскими ножницами курточку. Что-то тяжёлое, в кармане, больно стукнуло острым углом по коленке, но Светка даже не поморщилась. Слёзы давно высохли, оставив на щеках неровные полоски. Со лба, из-под чёлки, сползла тоненькая струйка крови – и застыла тяжёлой каплей над самой бровью.

– Ну-ка, ну-ка, барышня… – Фейгельсон решительно взял запротестовавшую было Светлану за виски, и стал осматривать лоб.

– Ничего фатального, камешком царапнуло. Не волнуйтесь, не пострадает ваша красота – если не будете лезть грязными руками. А то ведь и до заражения недалеко – вон сколько пыли! Сейчас промоем, а на «Монголии» продезинфицируем и наложим хорошую повязку.

IV

Всю дорогу до порта Галка рыдала. Она буквально в последний момент вспомнила о Казимире и теперь захлёбывалась слезами, уткнувшись в Светланину пелеринку. Служба в госпитале приучила девочку к виду крови и человеческих страданий, но ни разу за всю страшную артурскую страду ей не приходилось ещё терять близкого человека. Призванный четыре года назад из города Остороленка Ломжинской губернии Казимир, младший сын отставного вахмистра Волынского уланского полка, стал девочкам Топольским кем-то вроде дядьки. Он нянчил годовалую Ларочку, учил ездить верхом саму Галину, а в нелёгкие дни осады, как мог, заботился о дочках и супруге капитана Топольского. Он сопровождал Галину в гимназию, а потом в госпиталь, стараясь оградить от малейшей опасности… Светлана зажмурилась, вспомнив, как в минуты волнения денщик переходил на польский, сам того не замечая. А теперь – умер, убит!

Вид растерзанного осколками тела, оторванной головы, прикрытой пропитанной кровью тряпицей, – на пыльной брусчатке, как посторонний предмет! – поверг Галину в отчаяние. Светлана, неудобно устроившись вместе с подругой в тряской повозке коляске, обнимала, гладила по голове, шептала какие-то слова…

Сёмку везли на двуколке, нанятой за полтинник у китайского лавочника; Фейгельсон шагал рядом, и успокаивающе махал Светке рукой. Другой рукой он придерживал саквояж, пристроенный тут же, на двуколке, – тряска на артурских мостовых была немилосердная.

Им повезло: у пирса приткнулся большой бело-зелёный баркас с красными крестами на бортах – отправляли партию раненых на «Монголию». Баркас было один из тех, что весной сняли с подбитых японских брандеров; по распоряжению начальника порта их починили, заделали дырки от осколков и пуль, покрыли съёмными палубами. Портовые катера и буксиры таскали теперь эти посудины, наполненные ранеными и больными, к госпитальным судам, отстаивавшимся на бочках внутреннего рейда, – «Монголии», «Казани» и «Ангаре».

Увидав Фейгельсона, матросы, затащившие было сходни на баркас, ловко перекинули их обратно; два дюжих санитара приняли носилки с Сёмкой и помогли девочкам подняться на борт. Галина, опомнившаяся от слёз, хотела было вернуться в госпиталь, но Фейгельсон не отпустил – отправил стрелка с запиской для Татьяны Еремеевны, наказав на словах передать что с девочками всё в порядке.

Госпитальный пароход «Монголия» встретил гостей удивительными после берега порядком и чистотой. На катер подали тали с жестяной люлькой, на манер лодочки ярмарочной карусели. В этой лодочке раненых по двое перетаскали на борт.

Сегодняшняя бомбардировка пощадила «Монголию». Бомбы, хотя и ложились в опасной близости от его борта, не тронули транспорта. Меньше повезло кораблям эскадры: в многострадальную «Полтаву» было несколько попаданий одиннадцатидюймовыми бомбами. Одна из них проделала подводную пробоину, а взрывом второй изувечило орудие носовой башни главного калибра. Подробности эти пересказывали раненые с броненосца – по счастью, их оказалось немного.

«Пересвету» тоже досталось – в него попало подряд девять бомб. Побитый корабль угрюмо громоздился на фоне Тигровки, напротив плавучего госпиталя. Раненых оттуда привезли как раз перед прибытием катера, доставившего на борт девочек и Сёмку; «пересветовцев» поднимали на «Монголию» на особых корабельных носилках – на таких можно перемещать раненых даже по вертикальным трапам.

Оказавшись на палубе, девочки сразу услышали сбивчивую речь: молодой человек в мичманских погонах, один из которых был наполовину оторван и висел на живой нитке, объяснял что-то медицинской сестре. Она расстёгивала ремень на носилках, в которые, как бабочка в кокон, был зажат мичман, а раненый мешал, хватая женщину за руки, и непрерывно, взахлёб, твердил:

– Две палубы, две палубы, представляете, мадам? Насквозь, как фанеру худую… карапасная ^[22]. А мы-то… Броневую крышку – как банку консервную, сепаратор паровых труб вдребезги! Троих перегретым паром обварило, а уж как страшно кричали! Кожа, как перчатка, с живого мяса, клочьями слезала… И эта дрянная гадина начинена всего-то паршивым чёрным порохом, вроде круглых гранат, какими ещё в Севастополе мой дед, царствие ему небесное, стрелял! А ежели бы шимозы, как в морских снарядах? И так ведь – обе динамо в носовом отсеке, электрический насос, цепь Галля… Всё в клочья! Носовую башню как теперь, руками ворочать прикажете?