Без семьи - Гектор Мало Страница 49

Я был до того взволнован, что даже не заметил, как отворилась дверь; но когда мы вошли в большую комнату, освещенную лампой и пламенем камина, я сразу опомнился.

Перед камином в соломенном кресле с верхом, как у детской коляски, сидел неподвижно, как статуя, старик с седой бородой, в черной ермолке на голове. За столом сидели друг против друга мужчина и женщина. Мужчине было на вид лет сорок; у него было умное, но суровое лицо. Женщина была моложе его лет на пять или на шесть. Лицо ее, когда-то, должно быть, красивое, было апатичным. Ее светлые, кое-как закрученные волосы спускались на большой платок, накинутый на плечи; движения были вялы и ленивы.

Кроме того, в комнате было четверо детей – два мальчика и две девочки – все с такими же светлыми волосами, как у матери: старшему мальчику лет одиннадцать или двенадцать, младшей девочке – не больше трех.

Все это я разглядел в одно мгновение, прежде чем закончил говорить наш провожатый, объяснявший, должно быть, кто мы.

Все глаза устремились на меня и на Маттиа. Только меньшая девочка обратила все свое внимание на Капи.

– Который из вас Реми? – спросил по-французски мужчина, сидевший за столом.

– Это я, – ответил я, выступив вперед.

– Так поцелуй своего отца, мой мальчик.

Когда я думал о свидании с родными, мне всегда казалось, что я буду очень счастлив, увидев их. Но теперь я не чувствовал никакой радости. Несмотря на это, я все-таки подошел к отцу и поцеловал его.

– А вот это твой дедушка, твоя мать, братья и сестры, – сказал он, показывая на остальных.

Я прежде всего подошел к матери. Она нагнулась, чтобы я мог поцеловать ее, но сама не поцеловала меня и сказала мне только несколько слов, которых я не понял.

– Пожми руку дедушке, но поосторожнее, – сказал мне отец. – Он парализован.

Потом я поздоровался с моими братьями и сестрами; меньшую девочку я хотел взять на руки, но она была занята с Капи и оттолкнула меня.

Здороваясь со своими родными, я в душе досадовал на себя. Какой я бесчувственный! Теперь у меня есть семья: отец, мать, дедушка, братья и сестры. Почему же я не радуюсь? Ведь я с таким нетерпением ждал этой минуты, мне так хотелось обнять моих родных! А теперь я даже не нахожу для них ни одного ласкового слова и совсем не чувствую себя счастливым. Неужели я так холоден потому, что мои родные не богаты, как я ожидал, а бедны?

Мне стало стыдно при этой мысли, и я, снова подойдя к матери, обнял ее и несколько раз поцеловал. Должно быть, она не поняла, что вызвало этот порыв. Не отвечая на мои поцелуи, она равнодушно взглянула на меня, а потом обернулась к мужу и, пожав плечами, сказала ему что-то, от чего тот расхохотался. От равнодушия матери и смеха отца у меня больно сжалось сердце; мне казалось, что с их стороны жестоко так принимать мою ласку.

– А это кто? – спросил мой отец, показав на Маттиа.

Я объяснил, как мы дружны и как любим друг друга.

– Так, – сказал отец. – Ему, должно быть, хотелось взглянуть на нашу страну?

Я хотел ответить, но Маттиа предупредил меня.

– Да, я затем и приехал, – сказал он.

– А почему же не приехал Барберен? – спросил отец.

Я объяснил, что Барберен умер и что это было большим горем для меня, так как, приехав в Париж, я даже не знал, как отыскать родных.

Выслушав меня, отец перевел матери все, что я говорил, и она несколько раз повторила по-английски знакомое слово «хорошо». Что же хорошего в том, что умер Барберен?

– Ты не говоришь по-английски? – спросил меня отец.

– Нет, я говорю только по-французски и по-итальянски. Итальянскому языку выучил меня хозяин, которому отдал меня Барберен.

– Витали?

– Разве вы слышали про него?

– Да, от Барберена, когда приезжал во Францию разыскивать тебя. Тебе, может быть, интересно узнать, почему мы не искали тебя в течение тринадцати лет, а потом вдруг обратились к Барберену?

– Да, конечно, очень интересно!

– Так садись к камину, я расскажу тебе.

Войдя в комнату, я поставил свою арфу к стене. Теперь я снял со спины мешок и подошел к камину. Но не успел я сесть и протянуть к огню свои мокрые, перепачканные в грязи ноги, как дедушка, не говоря ни слова, плюнул в мою сторону. Я понял, что мешаю ему, и подобрал ноги.

– Не обращай на него внимания, – сказал отец. – Старик не любит, чтобы садились около его огня, но если тебе холодно – грейся: можешь с ним не считаться.

Меня удивило, что он говорит так об этом седом старике; по-моему, если с кем и следовало считаться, так это именно с ним. А потому я продолжал держать ноги под стулом.

– Ты наш старший сын, – начал отец, – и родился через год после нашей свадьбы. Одна молодая девушка, рассчитывавшая, что я женюсь на ней, была очень недовольна, что я выбрал не ее, а твою мать, и захотела отомстить мне. Когда тебе было полгода, она похитила тебя, увезла во Францию, в Париж, и подкинула на улице Бретель. Мы делали все возможное, чтобы разыскать тебя, но нам и в голову не приходило, что тебя увезли так далеко. Наконец мы вынуждены были отказаться от поисков и сочли тебя умершим. Но три месяца тому назад эта девушка опасно заболела и перед смертью рассказала все. Я тотчас же поехал в Париж и отправился к полицейскому комиссару той части города, где тебя подкинули. От него я узнал, что каменщик Барберен из Шаванона взял тебя на воспитание. Я поехал к нему. Он сказал мне, что отдал тебя странствующему музыканту Витали, с которым ты и переходишь с места на место. Я не мог остаться во Франции, поэтому дал Барберену денег, поручил ему разыскать Витали и просил его уведомить контору Грета и Галлея на случай, если ему удастся найти тебя. Теперешнего своего адреса я дать ему не мог, потому что мы живем в Лондоне только зимой. Летом мы разъезжаем с товаром по Англии и по Шотландии и распродаем его. Вот почему, мой мальчик, ты ничего не слышал о нас в течение тринадцати лет и только теперь смог наконец вернуться в свою семью. Я понимаю, что пока ты немножко стесняешься, потому что не знаешь нас и даже не понимаешь нашего языка; но я уверен, что ты скоро привыкнешь.

Конечно, я постараюсь привыкнуть как можно скорее. Да и как не привыкнуть – ведь я здесь с родными: с отцом, матерью, братьями и сестрами.

Глядя на мои тонкие, обшитые дорогими кружевами пеленки, все думали, что мои родители люди богатые, и ошиблись. Это было большое несчастье для матушки Барберен и семьи Акена. Я ничем не мог помочь им, потому что странствующие торговцы, живущие в каком-то сарае, наверняка небогаты. Но для меня самого богатство не значило ничего: я хотел иметь только семью. Мне нужны были не деньги, а любовь.

Пока я слушал рассказ отца, мать накрыла на стол и поставила на него блюдо с большим куском жареного мяса, обложенного картофелем.

– Вы наверняка голодны, – сказал отец, обращаясь ко мне и к Маттиа. – Садитесь, сейчас будем ужинать.