Безмятежные годы (сборник) - Вера Новицкая Страница 47

Не бывать бы счастью, да несчастье помогло – гласит, не без основания, русская мудрость народная. Так и с нами было. До знаменательного случая, о котором речь поведу ниже, мы с Любой и Пыльнева с Бек сидели совсем рядышком: они прямо-прямешенько перед столом, а мы чуточку вправо, в следующем от них, ближе к двери, ряду. Жилось дружно, уютно, на товарищеских началах. Принесся в один далеко не прекрасный день наш «Евгений Барбаросса» и давай пытать нас, по обыкновению, о делах давно минувших дней, преданьях старины глубокой. Без блестящих и выдающихся ответов дело не обошлось.

На сей раз отличилась наша Бек. Умеет она, о-ох умеет! Зашел разговор об Англии. Вот Барбаросса полюбопытствовал узнать, чем, как держава, сильна Англия. Юля хлопает глазами.

– Ну, подумайте, каково ее географическое положение? Где она лежит? – наводит он.

– Англия со всех сторон окружена водой, – радостно припоминает Бек.

– Совершенно правильно, следовательно, прямой вывод: в чем она особенно нуждалась?

Но что кажется прямым для Евгения, чрезвычайно извилисто для Юли. Она молчит, растерянно улыбаясь; вдруг, уловив кем-то подсказываемый слог «суд», радостно говорит:

– Благодаря своему положению Англия более всего нуждалась в судопроизводстве.

Конечно, хохот. Последующие вопросы проходят благополучно, пока у Барбароссы не является фантазия нырнуть в глубь истории и осведомиться:

– От чьих нападений особенно пострадали произведения искусств в Римской Империи?

В ответ, конечно, молчание. Я закрываюсь рукой и шепчу:

– От вандалов.

Молчание.

– От вандалов, – поднимаю я тон.

Юля мнется и точно не решается повторить. Неужели не расслышала?

– От вандалов! – еще громче говорю я.

– Старобельская! – несется грозный окрик Клепки.

И та слышала, неужели же Юля?… Увы! И она слышала!..

– От ангелов! – робко, неуверенно и сконфуженно повторяет она.

Теперь мне ясны ее колебания. Бедная Юля! Но в результате, бедные и мы. В виду нашего «невозможного» поведения нас рассаживают. По счастью, пересадку производит наша великомученица Клеопатра не поштучно, а попарно: мы с Любой остаемся на своих насиженных местечках, Пыльневу и Юлю Бек передвигают на вторую скамейку к самому окну, через два в третий от нас ряд. На их места водружают двух сестриц, Марусю и Женю Лахтиных.

Ближайшей моей соседкой является Маруся. Она хорошая, я против нее ничего не имею. Женька, сестра ее, та препротивная кривляка и подлиза. Теперь Клепка может быть спокойна: налево я ни подсказывать, ни болтать не буду, тщетный труд, так как бедная Маруся почти совсем глуха. Жаль ее, она очень неглупая, прекрасная ученица, веселая и даже хохотунья, когда дослышит, в чем дело. Ее близостью я вполне довольна, жаль только тех бедных переселениц.

Скоро мы с Марусей извлекли массу выгод из своего соседства: чего она недослышит, я ей всегда расскажу, так как ее милая сестрица находит это для себя слишком скучным. А чего я не дорисую или не дочерчу – грешным делом, это впрямь случается, – она мне намалюет.

Вот сегодня, например, урок рисования. Мои художественные способности давно определились и всем известны, симпатия моя к этому предмету тоже. Прежде скука этих часов искупалась и оживлялась присутствием милой Юлии Григорьевны и желанием – увы! тщетным – угодить ей. Теперь же созерцание Ивана Петровича Петухова, нашего рисовальщика, ничуть не вдохновляет меня, и рисунки мои были бы на точке замерзания, если бы не Маруся Лахтина.

Клеопатра сегодня, как и всегда на рисовании, отсутствует. Новый швейцар принес в класс только орнаменты, и Иван Петрович послал его за проволочными телами, которые все еще рисуем мы, талантом обделенные. Слава Богу, он где-то застрял! Петухов поправляет рисунок на пятой скамейке, а Лахтина добросовестно разрисовывает все недостающее в моей тетрадке.

Я перелистываю Галахова, просматриваю заданные для повторения былины; вдруг у меня мелькает блестящая мысль, я хватаю кусочек бумаги и начинаю царапать:

БЫЛИНА О ВИТЯЗЯХ ПРЕМУДРЫХ, СИНЯВКАХ НЕПОРОЧНЫХ И ДЕВИЦАХ КОРИЧНЕВЫХ

Заскрипели задвижки железные,

Распахнулися двери стеклянные,

И красавицы-девицы юные

В них волною ворвалися шумною.

По ступенькам спешат-поспешаются,

Выше-выше все в стены премудрые,

На ходу распахнув шубки теплые,

Потрясая в руках сумки черные.

Им навстречу грядут девы синие,

Их ведут за столы неширокие,