Темная комната - Валерий Попов Страница 44

Я снял шапку, и мы стояли.

— Значит, вместе будем сниматься? — радостно сказал я.

— Хотелось бы, — скромно улыбнувшись, сказал он.

Я вдруг вспомнил, почему его лицо показалось мне таким знакомым и приятным: я же видел его примерно в трёх или четырёх фильмах! И он ещё скромно говорит: «Хотелось бы!» Вот это человек!

Мне очень захотелось сделать ему что-то хорошее, показать что-то интересное, а то вдруг ему тут не понравится и он уедет! Конечно, он никогда не скажет, что ему не понравилось, но придумает какой-то другой предлог и уедет!

Я задумался.

— Хочешь… в конюшню пойдём? — сказал я. — Знаешь, как там здорово интересно!

— Хорошо бы! — Он обрадовался, причём искренне!

Мы пришли в конюшню, я познакомил его с Жуковым, и мы пошли смотреть лошадей — было воскресенье, все лошади стояли на месте. В конюшне было темно, только пар от дыхания лошадей клубился в окошках на фоне яркого неба.

Мы шли по коридору, и вдруг Ратмир влез прямо в стойло к Буяну, взял его за длинную морду и стал гладить чёлку на широком его лбу.

— Ну… ты смело! — переводя дыхание, сказал я, когда он вылез. — Умеешь, что ли, с лошадьми обращаться?

— Немножко, — сказал он.

— А откуда? — спросил я.

— Да занимаюсь в конно-спортивной школе, — как бы между прочим, сказал он.

Я обомлел. Занимается в конно-спортивной школе, о которой я столько мечтал, и говорит об этом так, абсолютно просто!

— А… где она? — спросил я.

— Школа? В Пушкине, — сказал он.

— В Пушкине?! — удивился я. — Как же ты… каждый раз туда ездишь?

— Всё значительно проще, — он улыбнулся, — я же ведь и живу в Пушкине.

— Ну?! А где?

— В Софии.

Вот это да! Я же всё детство прожил в Пушкине, в районе, который называется София.

— Я ж там жил до семьдесят третьего года!

— Да? А я приехал в семьдесят третьем!

Взволнованные, мы прошли по коридору, вышли на улицу.

Я даже не надел шапку, было почему-то жарко, хотя градусник на стене показывал минус двадцать. Я увидел по тени на стене дома, что с головы моей идёт пар.

— А пойдём… в оранжерею?! — сказал я. — Знаешь, какие тут оранжереи?

— Хотелось бы сначала немного поесть, — виновато улыбнувшись, сказал он.

Как я мог об этом забыть! Ведь он же, наверно, как выехал рано утром из города, ничего не ел!

Мы пошли к столовой, но до обеда было ещё далеко, ничего не готовилось.

— А пойдём ко мне пожрём, — сказал я. — Папа на работе, а между окон — я видел — какая-то рыба!

Мы пришли в лабораторию, я распахнул дверь в отцовский кабинет, залитый солнцем.

— Папа! — сказал я. — Можно вот мы с Ратмиром съедим твою рыбу, между окон?!

Сморщившись, отец недоуменно смотрел — какую рыбу, почему между окон?! — потом, отвлёкшись от своих мыслей и сообразив, кивнул.

Мы примчались ко мне домой. Я встал на стул, открыл форточку, залез, напрягшись, между стёкол рукой. Тёплый воздух у форточки дрожал.

Я отодрал с рыбы примёрзшую бумагу, потом мы долго отмачивали рыбу в холодной воде. Потом пошла сильная вонь.

— Ничего… это бывает! — вежливо сказал Ратмир. Он с интересом осматривал квартиру.

— Вы только с отцом здесь живёте?

— Нет… соседи ещё… Я вообще-то в городе живу. А он теперь здесь, отдельно. Понимаешь? — Ратмир кивнул.

— А здесь что — колхоз? — сказал он, слегка меняя тему.

— Да нет! — сказал я. — Здесь селекционная станция, понимаешь? Здесь сорта выводят более лучшие! Понимаешь?

— Ясно, — сказал Ратмир.

— А папа мой знаешь кто? Он — профессор! Знаешь, сколько он зарабатывает?.. Ого!.. А дедушка мой знаешь кто? Академик!.. Только он тоже отдельно от бабушки живёт.

— Ну, варим? — перевёл разговор Ратмир.

— Сколько варить-то? — спросил я через полчаса.

— Вари, пока глаза не побелеют.

— А она глаза закрытыми держит!

Мы развеселились. Потом пришёл с работы отец, мы его угостили рыбой.

— А можно, у нас Ратмир останется? — спросил я.

— Можно. Только ти-ха, — сказал отец.

Но мы не могли успокоиться и даже ночью не могли остановиться. А чем тише стараешься смеяться, тем громче почему-то выходит… И, честно говоря, я был счастлив: опасная съёмка была позади — и я нашёл друга!

— …Чего вы, черти полосатые, всю ночь хохотали? — входя к нам утром, сказал отец, но чувствовалось, что он доволен.

Мы доели нашу рыбу и помчались в группу.

— Ну что, дружки? Подружились? — улыбаясь, встретил нас у крыльца Зиновий. — Но сами ведь понимаете, только один из вас остаться-то может.

— Где? — Сначала я не понял.

— Ну… у нас, — смутился Зиновий. — Роль-то у нас одна… мальчика Степана. Сначала Ратмир намечался, потом вдруг ты… появился.

Я похолодел. Потом я повернулся к Ратмиру.

По его лицу я сразу почувствовал: он знал всё с самого начала, но не мог никак мне это сказать.

Мне снова стало жарко. Я снял шапку.

Вот это да! Рискуешь тут, снимаешься в огне, потом приезжает другой — и тебя отстраняют!

Тут вышел Яков Борисыч. Я застыл. Я ждал: к кому он подойдёт? Он подошёл ко мне.

— Ну что… расстроился? — положив руку мне на плечо, сказал он.

— Но… я же снимался… лошадей из пожара выводил!

— Ну… это общий план! — сказал Зиновий. — Лица твоего крупно не было видно.

— Ну, чего ты, чего? — забормотал Яков Борисыч. — Ведь ты же инте-рес-ный парень — тебя в любой другой фильм возьмут! Как здорово ты лошадей выгонял! О! Или хочешь — я с бригадиром трюкачей поговорю? Знаешь, как здорово — на лошадях скакать, из окон прыгать, под водой снимать… А?!

Я посмотрел на Ратмира.

— Ну, хочешь — я уеду? — сказал Ратмир.

Я молчал.

Ратмир вдруг заплакал, потом побежал и впрыгнул в рейсовый автобус «Вырица — Гатчина», который как раз подъехал к столбу.

Автобус открыл двери, потом с шипеньем закрыл и, два раза присев, уехал.

— Твоя взяла, — сказал Зиновий и ушёл в общежитие. И тут же почти дверь открылась и на крыльцо вышел известный артист Тимохин в длинной рыжей шубе и посмотрел на меня.

— Ты, что ли, Стёпа будешь? — улыбаясь, спросил он.

— Кто?

— Ну, мальчика Стёпу играешь?