Четыре желания - Йон Колфер Страница 43

У Франко имелось не так уж много увлечений и, поскольку я жила с ним в одном доме, я знала их все наперечет. Чтобы сосчитать их, хватило бы пальцев одной руки — даже таких коротких и толстых, как пальцы Франко. Но главной страстью его жизни, был, несомненно, телевизор. Он заставлял кинескоп трудиться каждый день не менее восьми часов, чтобы, забыв о действительности, погружаться в роскошный мир иллюзий. Следующей в списке стояла еда. Консервы и полуфабрикаты в основном, поскольку приготовление всякой другой неизбежно отняло бы время, безраздельно принадлежавшее телевизору. Основу его питания составляли чипсы, шоколадки и пиццы с доставкой на дом. Все это он обильно заливал пивом. Ведь в легком подпитии было гораздо легче погружаться с головой в трясину спутникового телевидения.

Но таким Франко бывал только у себя дома. При посторонних он ничего такого себе не позволял. Выйдя за двери полученного в наследство дома, он превращался в столп общества. Слегка шаткий, но все же столп. В своих собственных глазах он выглядел чуть ли не героем. Это надо же — потерять свою ненаглядную женушку и остаться с непутевой падчерицей на руках!

Для того чтобы поддерживать в глазах окружающих эту легенду, Франко каждый понедельник вечером напяливал на себя костюм и галстук и плелся в бар «Полумесяц» на собрание «Ньюфордского общества любителей голубей». Кроме голода и необходимости сходить в туалет, только эти собрания и могли заставить Франко выбраться из своего любимого кресла. Сам Франко голубей не держал — слишком хлопотно, — но чтобы любить голубей, рассудил он, совершенно не обязательно их держать. И разве он не засмотрел до дыр взятую в клубе видеокассету?

И вот в моей голове родился план, который включал в себя телевизор и голубей. Как мне удалось придумать схему, соединившую две внешне столь далекие вещи? Замысел рождался по частям, как это бывает, когда собираешь какую-нибудь замысловатую головоломку. Он требовал кое-каких приготовлений. В первую очередь необходимо было раздобыть видеокамеру.

Видеокамеру я позаимствовала у Отрыжки, а затем установила ее снаружи дома около окна, выходившего во двор. Мне ужасно не хотелось ничего просить у Отрыжки. Я не представляла, откуда у него взялась эта камера, к тому же он дал ее не просто так — взамен он попросил меня помочь в одном из его сомнительных предприятий. Впрочем, я все же отважилась на этот шаг. Какую бы цену мне не пришлось заплатить впоследствии, игра все равно стоила свеч.

Теперь я начала при любой удобной возможности снимать моего отчима на пленку. Я снимала, как он чешется, как проливает пиво в блюдечко с арахисом, как бродит по квартире все выходные напролет в майке и трусах. Разумеется, снимала я его только урывками, в те моменты, когда его внимание было всецело поглощено происходящим на экране. Два дня, отснятые целиком, оказались бы слишком жестоким испытанием для любого зрителя. Я сняла, как он спорит с телевизором, как засыпает перед экраном и роняет слюни себе на пузо, — короче говоря, запечатлела все самое мерзкое, что в нем только было. Но этого мне было мало — по крайней мере, после того, что он сделал.

Затем я перешла ко второму пункту. К спровоцированным ситуациям. В пятницу вечером я установила камеру за окном и вошла в гостиную.

— Привет, Пузан, — сказала я. — Десятку мне не одолжишь?

Франко очнулся от полудремы. Полоска высохшей слюны пересекала его подбородок.

— Что?

— Десятку одолжишь? Десять фунтов, понял? Или ты совсем отупел?

Франко нахмурился. И как только эта дрянь смеет его поучать?

— Следи за выражениями, маленькая мисс! А не то как встану с кресла!

Я засмеялась. Саркастически.

— Встанешь с кресла? Ты? Ой, не смеши меня!

Франко попытался издать недоверчивый смешок, но у него вышел только сдавленный хрип. Видно было, что он вне себя от бешенства.