Ночные бродяги - Гарри Килворт Страница 42

Тарка прищелкнул пальцами, подзывая официанта, сделал одному ему понятный знак, и перед мэром на подносе появился стакан с дымящейся кровью.

Мэр снова уткнулся носом в меню, не забывая, впрочем, об угощении.

— Толстик! — с укоризной сказала Сибил. — Не хлюпай!

На мгновение он оторвался от соломинки и поднял голову. С его усов на стол сорвалось несколько тяжелых красных капель. Мэр с удовольствием вздохнул и сказал:

— Но ты же понимаешь, Сиб, этот напиток надо пить быстро, пока он не остыл, а то весь вкус пропадает.

— Может, ты мне нальешь бокал вина, Недоум?

Мэр отложил меню и налил сестре вина. Сибил пригубила и кивнула. То и дело мимо их стола проходили посетители, приветствуя мэра и его сестру. В ресторане было полно народу. Сегодня в театре «Сфера» давали представление, но поскольку пьеса была сатирой на горностаев, то коротать вечер им пришлось в ресторане. Впрочем, мэр терпеть не мог все эти пьесы и представления. Он считал, что там слишком много говорят.

Сегодняшнюю пьесу под названием «Ветер в нивах» написал барсук. В ней речь шла о каких-то обитателях леса, питающихся орехами, которых выгнали из домов жадные лорды-горностаи. Короче говоря, гнусная пропаганда.

В уголке тихонько играл какую-то довольно мелодичную пьесу квинтет ласок. Горностаи не испытывали особой склонности к игре на музыкальных инструментах, они могли слушать игру, критиковать того или иного исполнителя, но сами играли крайне редко. Один из ласок играл на клампикорде — инструменте, звучание которого напоминало стук созревших плодов по земле, трое других дули в небольшие рожки, издававшие звуки, похожие на свист сокола, а пятый мягко пощипывал струны инструмента, сделанного из высушенной половинки тыквы, на которую натянули прочную паутину.

Предоставленные сами себе, музыканты играли народные песни ласок, которые горностаи считали слишком грубыми. Эти напевы представляли собой не что иное, как древние сказания о свободе и тому подобном. Разумеется, горностаям не очень нравилось, когда низы общества распевали песни о таких опасных вещах. Они предпочитали коротенькие веселые песенки о том, как поварята на кухне моют посуду, чистят печи и выпекают вкусные булочки, которые покупатели потом охотно берут в магазине, а самим поварятам достаются лишь крошки. Такие песенки горностаям очень нравились, они веселились и хлопали, считая их весьма забавными.

Внезапно мэр Недоум повел носом. Его сестра подняла глаза от бокала вина и спросила:

— Что случилось?

Толстопуз кивнул в сторону двери. В эту секунду в ресторане появился еще один горностай. Растрепанный и весь в синяках, он казался здесь совершенно неуместным.

— Мой шеф полиции, — пробормотал мэр. — Я даже знаю, что он сейчас скажет. Наверняка он сообщит, что так и не сумел арестовать этого мерзавца Остронюха Серебряка.

Как только Врун добрался до стола, он произнес именно эту фразу:

— Я так и не сумел арестовать этого мерзавца Остронюха Серебряка.

На морде мэра появилось выражение злорадного торжества: он сумел слово в слово предсказать то, что скажет его подчиненный.

— И, — мрачно продолжил Врун, — я потерял пароцикл.

— Что? — взревел мэр, вскакивая со стула. Все разговоры в зале тотчас стихли. — Как это потерял?

— На самом деле все обстоит еще хуже. Он взорвался. Упал, в реку. Я ничего не мог поделать. Этот мерзкий ласка одурачил меня. Там была целая банда, честное слово. И мне едва удалось вырваться из их лап и спастись. Просто повезло, что я остался цел и невредим.

— Я бы не стал этого утверждать, — процедил мэр сквозь зубы. — О твоем везении мы поговорим позже. И что же случилось с лаской?

— Он сбежал на речном судне.

— Каком еще судне?

— На барже.

Мэр выпучил глаза:

— На барже? Ее что, тянули подводные мыши? Она неслась как стрела? Ты что, не мог ее догнать?

— По берегу невозможно было за ней угнаться — там нет тропинок, — мрачно пояснил шеф полиции. — К тому же течением ее сразу же отнесло на середину реки, да еще на ней стоял пружинный двигатель. А по бортам стояли орудия, так что с берега вообще невозможно было подобраться. Это было просто непосильной задачей.

— Непосильной, — пробормотала себе под нос Сибил. — Мне нравится это слово. Слегка похоже на мое имя.

— У вас — восхитительное имя, — отозвался Врун, поворачиваясь к спутнице мэра и переключая внимание на нее. — Сибилант. Мне оно всегда казалось прекрасным.

Мэр фыркнул. Он терпеть не мог, когда Врун говорил длинные и сложные слова, заставляя его, Толстопуза Недоума, чувствовать себя неотесанным увальнем.

— Обычное имя. Ничего особенного. Впрочем, нечего рассуждать об именах. Давай-ка вернемся к моему пароциклу. Ты заплатишь за него из своего кармана, Врун. В прежние времена за гораздо меньшее тебя бы повесили на мосту вниз головой. Бог знает почему сейчас нельзя так поступить. Хотя, должен признаться, ужасно хочется тебя казнить.

— Прошу прощения, — сказал Врун, понурив голову, и уселся на свободный стул.

— Кто тебя приглашал? — раздраженно воскликнул мэр. — Ты стал слишком много себе позволять, Врун. К тому же вид у тебя как у мертвеца, выбравшегося из могилы. Может, тебе стоит принять ванну?

— Я уже мылся, мэр. Это просто синяки и порезы.

— Как бы то ни было, я не желаю, чтобы ты портил мне аппетит своими синяками.

Сибил прервала брата:

— Не ругай его. Думаю, будет неплохо, если у нас появится компания. — Она посмотрела на шефа полиции. — Шеф Врун…

— Однолюб, — пробормотал он.

— Однолюб, — повторила она и улыбнулась, — должно быть, вы чувствуете себя очень одиноким, работая шефом полиции.

— Вы даже не представляете! Все меня буквально ненавидят.

— Даже твой начальник! — прорычал Недоум.

Но тут принесли заказанное мэром блюдо — жареную ласточку, и Толстопуз несколько успокоился. Кроме того, в зале заметно потеплело, правда, теперь остальные посетители и официанты обливались потом, но мэра это мало занимало.

— Ага!

Ласточка выглядела великолепно. Повар расположил ее на небольшой подставке, и теперь казалось, что она парит над тарелкой, как живая. Правда, впечатление немного портило то, что на ней совсем не было перьев, а красноватый ежевичный соус придавал ей какой-то сырой вид. Больше всего обед мэра походил на произведение современного искусства.

— Да, — произнесла Сибил, — превосходно.

— Точно, — согласился мэр, отламывая крылышко и вгрызаясь в него.

Сибил поморщилась и снова повернулась к Вруну:

— Водите, какой некультурный у меня брат. И с таким грубияном мне приходится иметь дело, Однолюб. Он — совершенно черствый и бездушный и абсолютно не разбирается в искусстве.