Золото Хравна - Мария Пастернак Страница 40

Вильгельмина уснула, едва голова ее коснулась душистой набитой сеном подушки. Шаг за шагом продвигалась она по знакомому ночному лесу — брела опять по узкой тропе, и ётуны снова прикидывались елями, снова склонялись над ней со злобным шипением. Она не замечала холода, но сердце ее стыло от страха и одиночества. Она пыталась позвать Торлейва, но не могла, хотела вспомнить лицо отца, но оно представлялось ей лишь расплывчатым пятном. Вдоль дороги соразмерно ее шагу двигалась большая белая волчица. Просто шла и шла, и Вильгельмине даже казалось, что волчица охраняет ее от ётунов.

Вдруг за кустами открылась перед Вильгельминой поляна, залитая лунным светом. Наяву она никогда не бывала здесь, но во сне место показалось ей знакомым. Что-то чернело на снегу впереди — Вильгельмина знала, что лучше не подходить, не смотреть, но все же двигалась вперед, не в силах оторвать взгляда. Страх разрастался в ее груди с каждым шагом. Она медленно склонилась над темным пятном, исполняясь всё большего ужаса, и вдруг отпрянула с криком. Посреди поляны лежал Нилус из Гиске, такой, каким она видела его этой ночью на снегу, — с кровавой раной в груди и страшным оскалом мертвой улыбки.

Вильгельмина рывком села на лавке, поджав под себя ноги. Сердце ее колотилось.

В открытую дымовую отдушину сочился бледный дневной свет, и снежинки падали на догоравшие угли очага. Кот Турре сидел рядом с подушкой и смотрел на Вильгельмину большими зелеными глазами, круглыми и ясными, как две луны. Дрожащей рукой она погладила Турре между ушей, это немного успокоило ее.

В доме было полутемно, тихо и холодно. Торлейв спал на соседней лавке. Вильгельмина закуталась в одеяло, встала и босиком подошла к нему. Он лежал на спине, раскинув руки, смуглое осунувшееся лицо его выглядело бледным, но дыхание было ровно и глубоко.

Вильгельмина встала на колени пред спящим Торлейвом и помолилась о нем всею силою своего сердца. А помолившись, сунула ноги в пьексы и вышла во двор. Собаки подбежали к ней, виляя хвостами.

— Где Йорейд? — спросила она Буски. Пес заковылял к хлеву.

Йорейд доила козу, струи молока ударяли о дно берестяного подойника. За работой Йорейд напевала какую-то странную песню на своем языке — она часто так делала.

— А, это ты! — сказала она. — Проснулась? Можешь не беспокоиться за своего Торве. Он из тех, на ком все заживает, как на собаке. Жаль, что зима, — свежие-то травы заживляют лучше, чем отвары. Думаю, дня через два-три он будет на ногах.

— Стюрмир ударил его по голове, — тихо сказала Вильгельмина.

— Отлежится — всё пройдет.

Йорейд кончила доить, вытерла руки и козье вымя полотняной тряпицей и, поднявшись с низкой скамейки, внимательно посмотрела в печальные Вильгельминины глаза.

— Спала плохо? — удивилась она. — Ручаюсь, сегодня Финн тебя не беспокоил. Этой ночью я отделала его так, что он долго еще будет помнить. Слова и звуки могут отражать, как тихая темная вода. Ворожба его к нему вернулась и обратилась против него самого… Но скажи-ка мне, дитятко, может, тебя попоить чем? Я давала сыну Хольгера корень валерианы с каплей хмеля и дурман-травы. Отвар еще остался. Чтоб тебе лучше спалось, а, девочка?

Вильгельмина помотала головой.

— Ночью, пока я промывала и перевязывала его рану, он мне всё рассказал. Говорил и говорил. — Йорейд вздохнула. — Какого-то брата Мойзеса поминал. Если б, говорит, он был сейчас здесь!.. А что было бы, будь он сейчас здесь, этот Мойзес? Да и кто он такой?

— Не знаю. Что нам делать теперь, бабушка?

— Твой Торве порывался сегодня же идти к Воронову мысу. Я его уговаривала полежать немного, и ты не пускай его, когда проснется: еще свалится где-нибудь по дороге и Стурле не поможет. Хорошо хоть уснул. Вот упрямый парень! И отец его был таким же.

— Бабушка, ты, наверное, знаешь… Вчера, когда мне нужно было спасти Торлейва, я стала думать, как мне пройти мимо них, — они были совсем близко. Я вспомнила про лису, про то, как она обманывает собак. Я подумала, что я сейчас буду как та лиса, забуду о себе. Все во мне обратилось внутрь, вся внешняя моя оболочка точно свернулась. Я прошла мимо их костра, взяла лыжи и меч и ушла. А они и впрямь не заметили меня. Скажи мне, бабушка: что это было?

— Ну, что говорить… — проворчала Йорейд, не поднимая глаз. — А чего ты хотела? Мы ведь с тобою родня.

— Я не понимаю!

— Твой отец когда-то запретил мне объяснять тебе, — сказала Йорейд. — Полагаю, он прав. Зачем тебе жить моею судьбой?

— Бабушка, я не понимаю! — повторила Вильгельмина.

— Самая простая магия — та, что достается тебе в наследство. Та, которой владеешь не задумываясь. Разве никогда не бывало прежде, что ты стояла и знала: сейчас кто-то скажет такие-то слова — и вдруг он их говорил? Или: сейчас произойдет то-то — и это происходило?

— Иногда.

— Поэтому ты с самого начала знала, что только лишь зла хочет Стюрмир, поэтому с самого начала почувствовала, что Финнбьёрн Черный Посох боится тебя. А знаешь ли ты, почему он тебя боится?

— Думаю, бабушка, он боится тебя, а не меня.

— Ну, ему-то лучше всех известно, какой дар дается женщинам в нашем роду!

— А какой это дар? — спросила Вильгельмина.

Йорейд посмотрела на внучку пронзительными синими глазами:

— Ты же сама мне сейчас рассказала, как ты сумела остаться невидимой. Но довольно об этом! Лучше не знать тебе ничего, девочка. С того, кто ведает, спросится впятеро. С тем, что ведаю я, жить нелегко, и такой судьбы тебе я не желаю. До чего дойдешь своим умом да чутьем — то и твое. Но не пользуйся этим слишком часто, ибо можно погубить свою душу.

Вильгельмина вздрогнула.

— Бабушка, бабушка! — сказала она. — Так страшно все то, что ты говоришь!

— Ну, вот и хорошо, что страшно! — отвечала старуха.

Она помолчала немного, потом продолжала:

— Твой Торлейв сказал мне, пока я перевязывала его: «Я впервые обагрил кровью меч своего отца». «Будь уверен, этот меч знает вкус крови, — ответила ему я. — Недаром Хольгер и Стурла когда-то бок о бок сражались за короля». Он сказал: «Я не думал, что когда-нибудь убью человека, да еще вот так, оставив его без покаяния. Как моя рука, рука резчика, осмелится теперь коснуться освященного древа? Как смогу закончить тот образ Пресвятой Девы, что начал я по просьбе нашего отца Магнуса? Моей работе теперь конец. Наверное, мне придется зарабатывать на жизнь вырезыванием деревянных лошадок и кукол». «Тоже хорошее дело, сын Хольгера, — сказала я ему. — Но поверь мне, тебе не придется торговать детскими игрушками. Твое предназначение — в другом, и ты его исполнишь».