Юмья. Приключения Юмьи и ее верного друга – кота Василия - Лиана Димитрошкина Страница 4

– А чего мы там делать будем?

– Ну, для начала барона на ноги подымем. Шуричка обещал, что оставил его в хороших руках, небось, до нашего приезда дотянет. Не своя бы кровь, ноги бы не было моей тамочки. А вот Докшиному сыночку отказать не смогу, знает, окаянный, как ни жила скрытно, а вот нашел ведь.

– А откуда ты барона знаешь?

– Я ить кормилицей ему была. Воды-то утекло, лет двадцать пять уж. Нет, двадцать шесть. С матушкой его, Гольяной, очень уж сильно дружила. Болела она после родов, лет пятнадцать пролежала, я ее держала на настое синей редьки, пока пила, жива была моя голубушка. Хорошая была женщина, храбрая, сильная духом, только телом слаба. Папаша-то пятого барона уж на что был долболобом, а Гольяну боялся, в замке вел себя тише воды. Гольяна все ключи мне доверила, весь замок на моей руке был.

– Что, весь баронский замок?

– Ну ладно, не весь. Но все равно власть у меня была немалая, и жила я как у Христа за пазухой. Да только больно уж четвертому хотелось еще сыновей, а раз жену первыми искалечило, больше не дождался. Правда, ждал долго, сколько терпелка была, но, когда сыночку стукнуло двенадцать, взял он рыжую Орегону из дальнего уезда в экономки. Видали мы таких экономок.

Лужи, подернутые первым ледком, трещали под скрипучими колесами. Дорога была такой тряской, что уши того и гляди стукнутся друг об друга. По заиндевелым полям бродили черные птицы, выцарапывая что-то из-под сухих стеблей.

– Что, плохая была экономка?

– Блудница она была, а не экономка. Быстро дотумкала, кто баронессе питье подает. Месяца не прошло, обошла барона, оболгала меня, ключи с меня сняла, ославила расточительницей и отправила в монастырь Святого Володимира на покаяние. Оставила я своей хозяйке три котла настоя и пошла. Да еще две связки травы оставила Камбарке, девчонке с поварни, племяннице камеристки госпожи, да научила как заваривать, думала, кончится готовый, хоть что-то добавит. А идти было пятьсот верст, да обратно столько же, а вперед еще только на своих двоих дозволено, только обратно можно подъехать хоть чуток.

– Это что ж, две луны в одну сторону?

– Три, босиком-то. Покуда я била пятки, сгорела как свечка моя Гольяна, а четвертый барон на Орегоне женился, едва супружница в могиле остыла. Наплела она ему, что брюхата. Да уж сколько лет прошло, ан и не родила никого – остался наш папаша с одним сыночком, да и тот бог знает, где скитался десять лет: уж так его злыдня мачеха достала, что в одних портах ушел, как только папаша женился. А ведь еще отрок был. Говорят, к скоморохам прибился, потом в пажи попал к герцогу Можге, добрым воином вырос. А теперь четвертый барон при смерти, разослал гонцов по всему краю, нашел-таки сына, зазвал, а тот чуть вошел в замок, так и захворал. Что за недуг, никто не знает, а вот я бы с Орегоны за ту немочь спросила. Ну да Бог даст, успеем доехать, найдется кому и спросить…

Въехали назавтра, на закате. «Надо успеть, пока мост не подняли», – сказал воевода, и ехали почти без остановок. Юмья сама умаялась до звона в ушах, и все думала: раз нянюшка терпит, я еще немножко потерплю. Дороги получилось день, да ночь, да еще день. Но как ни устала, а спать было жалко, хотелось все вокруг увидеть.

Поначалу Юмья все беспокоилась, как это – по дороге да без солнышка. Ан как на заказ, луна вывесилась тарелкою, тамошняя хозяйка, видать, прялку вертела – если было бы с собою шитье, Юмья могла бы каждый крестик разглядеть. Да только шитье вместе со всем добром осталось на прежнем месте.

Старому Бию досталась и Маруся, и четыре пуховых козочки, и домик со всеми пожитками. Как Бог рассудит, буркнула Монья, сбережешь – хорошо, не уследишь – так тому и быть. Владей и пользуйся.

Только Ваську Юмья отстояла. Как без кота, а вдруг там мышей пропасть, доказывала Юмья. Может, крысы вообще хозяева. А то вон хомяки еще бывают, они тоже котов опасаются. Пришлось пообещать, что и смотреть за ним будет, и вести себя оба станут скрытно. Зато теперь в лучшей корзинке, с прутьями, раскрашенными свекольным да ежевичным соком, на Юмьином теплом платке, для которого она сама пух собрала, отмыла и спряла, рядом с любимой тряпичной куколкой сладко дрых гроза мышей и хомяков.

На бугре выросла черная тень с зубатой верхушкой, против заходящего солнца было не разглядеть ничего, кроме силуэта. Затем мрак расстелился поперек всего неба, колеса заскакали по булыгам, по слегам опускного моста, по стеклянной от морозца траве двора, телега подпрыгнула напоследок и остановилась.

– Ты, апай, возьми что на ночь надо, остальное утром занесем, когда устроимся получше, – шепнул воевода, отошел к караульщикам, что-то сказал им, похлопал обоих по загривкам и обернулся. Монья молча подхватила узелок, кивнула девочке, и Юмья, прижав покрепче корзинку, вслед за большими пошлепала валяными башмаками по дорожке из круглых древесных спилов.

Двор был застроен кирпичом да камнем, крыши крыты черепицей, нигде не кусочка дерева – чтоб вражеские стрелы поджечь не смогли, мало ли, война какая случится.

Вошли, пригибаясь, в каменную прорезь, затем вслед за пляшущим огоньком светильника в руках воеводы пробрели холодным коридором – башмаки сносить можно, какой коридор, – поднялись, опять прошли переходами – что за сквозняки у них тут, наверное, ночные бабочки могут облететь все, не взмахнув крыльями – и остановились перед совершенно неотличимой от соседних дверкой. Бальзяшур выдернул запорный клинышек, петли возмущенно взвизгнули, дверь отворилась, и Юмья увидела свое новое жилище. Комната была холодная и темная, лунный свет и ледяной воздух попадали из узкого окошка, больше похожего на бойницу. Воевода поставил светильник на сундук и сразу прикрыл окошко ставнем, потом шепнул: ну вы тут пока отдохните, я вернусь за тобой, тетьмонь, через пару часов, посмотрю тут чего как. Старая Монья кивнула, притворила дверь, вложила засов и обернулась, опершись на косяк:

– Ну что, держат ноги-то? Меня уж и не держат. Давай-ка глянем, что тут как, да отдохнем малость.

Глядеть было особо не на что. Правда, в этой комнате вполне могли уместиться три их домика, но мебели в ней было не густо: три громадных сундука с плоскими крышками да несколько пыльных полок. На одном из сундуков обнаружились шерстяные одеяла, да в Моньином узле оказалась пара думок, набитых травой – небось лечебные все, успела подумать Юмья и провалилась в сон, прижав к себе так ни разу ни мявкнувшего кота.

Проснулась она, когда солнце укусило ее за ресницы. В широком луче, ножом прорезавшем щель ставен, плясали пылинки, Васька сидел в ногах, не отводя взора от запотевшего жбана и накрытой тряпицей плошки. В комнате, солнце ухитрилось даже через ставень показать ее целиком, было по-прежнему пусто. Исчезла и нянюшка. Юмья вскочила, сложила одеяло, поежилась, обмоталась нагретым котовыми боками платком, запахнула покрепче зипун – как они тут живут, в ледяных камнях – и полезла на соседний сундук.

В прорези ставня обнаружились только зубчатый край крепостной стены, оказавшейся из красного кирпича, кусочек луга и краешек леса. Через щелястую дверь серела только противоположная стенка, никаких других красот Юмья не увидела и вернулась к коту. Тот укоризненно повел серым ухом, Юмья почесала крутой лобик и сразу ощутила котовый жгучий голод. В жбане оказалось молоко, под тряпицей нашелся хлеб и сыр, которого с избытком хватило обоим, сбоку обнаружилось большое краснобокое яблоко. Кот деликатно съел свой кусок сыра, молоко ему Юмья налила в освободившуюся плошку, поставила на пол. Через пять минут продукты были съедены, и вся юмьина энергия превратилась в лютое любопытство.