Планета лысого брюнета - Александр Етоев Страница 4

Уля кивнула. Дядя Петя прокашлялся.

– О чем это я? – спросил он, почесывая ямку на подбородке.

– О металле, – подсказала ему Ульяна. – Что много его никогда не бывает.

– Ну да, – нахмурился дядя Петя. – Понимаешь, какое дело – сегодня утром пошел на кухню, хотел приготовить завтрак, сунулся – в доме ни одного ножа. Колбасу даже нечем было порезать – ел прямо так, с куска. – Дядя Петя нахмурился еще больше. – В обед варю на плите картошку, хочу взять вилку, чтобы потыкать – сварилась или еще пусть чуть-чуть поварится, – глядь, а вилки тоже того – тю-тю! Нету, в общем, в буфете вилок! Что, думаю, за холера? Ну, понятно, – если там серебро, золото или даже цветной металл – за него хоть деньги платят теперь хорошие! А здесь, тьфу, ерунда какая-то – ножи и вилки из нержавейки! Вот ты – умная, ты мне скажи: кому понадобился мой железный утиль? Не внук же, Федька, их, понимаешь, стыбзил?

Глава 4. Пропажа броши и другие события

– Ульяна, – мама строго посмотрела на дочку, – ты не брала мою любимую брошь? Час уже как ищу, все ящики перерыла. Вечером придут гости, а мне даже выйти к ним будет не в чем.

– Надень цепочку, которую папа тебе из командировки привез, – посоветовала Ульяна маме.

– Сколько можно! – нервно сказала мама. – Я в ней и в театр, и в гости, и в школу на родительские собрания хожу. Меня без этой цепочки знакомые вообще уже, наверное, не представляют. Будто я с ней родилась и ношу ее всю жизнь, не снимая. – Мама, стоя на полу на коленях, выгребала шваброй из-под дивана накопившиеся там домашние мелочи. Броши среди них не было.

– Маша! – позвал с кухни маму отец. – Ты штопор нигде не видела? И вилок восемь штук почему-то только, а не двенадцать.

– Я штопором не пользуюсь, ищи сам. А вилки были на месте, я их позавчера пересчитывала. Уля! – Мама встала с коленей и оперлась на рукоять швабры. – Посмотри, как ты некрасиво сидишь. Хуже маленькой девочки – пятки в стороны, носки вместе. Как я тебя учила – надо всё делать красиво, сидеть тоже. Значит, брошь мою ты не брала. Странно, куда ж она могла подеваться.

Улин папа вошел в комнату и развел руками:

– Нету, всё обыскал! Ни штопора, ни вилок. Чертовщина какая-то! Домовой у нас, что ли, поселился? Не понимаю.

– Не домовой, а чердачный недомоганок – так они называются по-научному, – поправила Уля папу. – Недавно один профессор по радио выступал. Он рассказывал, что они пушистые, с кошачьей мордочкой, маленьким человечьим тельцем и собачьими лапами.

– Лично мне все равно, какие у них морды и лапы. Вечером придут гости, а мне бутылки открывать нечем.

– Сходи купи, магазин близко, – сказала мама. – Заодно можешь купить мне новую брошку и серебряное колье с бирюзой.

Уля видела: назревает сцена. Из-за какой-то дурацкой брошки, в которой нет ничего стоящего – обыкновенная пластмассовая поделка вместо натуральных камней, – мама с папой сейчас поссорятся до самого вечера, пока не придут гости. Будут дуться, друг друга не замечать, фыркать из-за каждого пустяка, который яйца выеденного не стоит, и вымещать свое зло на ней, ни в чем не повинной дочери. Так что лучше, пока не грянуло, пойти на улицу, так будет спокойнее.

– Мои опять поругались, – сказала Уля Никитке Ладушкину, который сидел в песочнице и царапал что-то палочкой на песке. Никитка был еще маленький, зато умный и сочинял стихи.

– Помирятся, – сказал ей Никитка. – А вот я со своей мамой никогда уже, наверное, не помирюсь. – Никитка переломил палочку и бросил ее в песок. – Послушай, это я только что сочинил. – Он встал, отвел руку в сторону и, как маленький Пушкин на картинке из «Родной речи», прочитал с выражением:

У меня была собака,

Она грустила мордой вниз,

А мама отдала ее куда-то

И говорит: «Мне некогда за ней ухаживать, у меня личная жизнь».

– Правда? – спросила Уля. – Так и сказала? – Затем подумала и удивленно добавила: – Что-то я не припомню, Ладушкин, чтобы у вас в квартире была собака. У тебя же аллергия на шерсть.

Ладушкин, хотя ростом едва достигал Ульяниного плеча, посмотрел на супердевочку свысока:

– В стихах вовсе не обязательно, чтобы все, о чем там говорится, происходило на самом деле. В них главное – передать чувства.

– Выходит, все, что пишут поэты, – вранье? И Пушкин – вранье, и Лермонтов?

– Не вранье, а поэтическая условность. Это разные вещи.

– Послушай, Ладушкин, а причем здесь тогда твоя мама? Ты же только что мне сказал, что больше с ней никогда не помиришься. Но раз не было никакой собаки, зачем тогда обижаться на маму?

– Я сказал – «наверное». А вдруг когда-нибудь у меня будет собака, и мама ее куда-то отдаст?

Ульянино терпение лопнуло, и она громко сказала:

– Уф!

Не успело ее громкое «уф» долететь до бубонинского газона, как оттуда, от бубонинского газона, донесся ответный звук, тоже громкий, но никакое не «уф».

Уля посмотрела туда. На стриженной под ежика травке в полуметре от заповедной зоны сидел Пашка Моржов и плакал. Чего Ульяна не могла выносить, так это когда кто-нибудь плачет. Не потому что она была супердевочка. Просто не любила людей, не умеющих сдерживать свои слёзы. Но все-таки ей стало вдруг интересно. Пашка был человек тихий и на священную территорию за оградой посягнуть ну никак не мог. Да и трава перед ним и около вроде была сухая – кроме мелких крапинок слёз, блестевших на отдельных травинках, признаков осадков не наблюдалось – тем более жестоких следов коварного бубонинского брандспойта.

– Ну, – сказала она, подходя к зарёванному Моржову, – рассказывай, почему плачешь.

– Из-за вилок, – сказал Моржов и заплакал еще сильнее.

– Понятно, – сказала Уля, сразу вспомнив, что буквально вчера Пашка напросился к ним в гости якобы смотреть телевизор. Свой-то у них якобы поломался, а девяносто восьмую серию нового бразильского сериала он должен был посмотреть обязательно, чтобы потом пересказать бабушке, иначе она умрет. Теперь ясно какой такой телевизор был причиной его визита. И почему папа сегодня не досчитался вилок, тоже понятно. – Совесть замучила? А ну признавайся, ты зачем стащил у нас из буфета четыре вилки и один штопор?

– Я нечаянно, – ответил Моржов.

– Он нечаянно! – возмутилась Уля. – Вот как дам тебе нечаянно по башке кроссовкой, будешь тогда знать, как зариться на чужое добро. Отдавай сейчас же, ворюга! И брошку мамину немедленно отдавай!

Моржов нервно замотал головой, отчего слезы полетели у него из глаз во все стороны, как из поливальной машины.

– Нету у меня ваших вилок. И штопора тоже нет, и брошки. Я их на чупа-чупсы сменял. – Пашка вытащил из кармана куртки горсть шариков в блестящих обертках с держалками из белой пластмассы. – Только лысый меня обманул! Никакие это не чупа-чупсы! – Поливальная машина с ногами вместо колес заработала на полную силу.